162. Ф. Ф. Матюшкину. <Ялуторовск>, 25 генваря <1>852 г.

Давно я прочел твой листок, добрый друг Матюшкин, давно поблагодарил тебя за него, но еще не откликнулся тебе,- тебе, впрочем, давно сказали добрые мои сестры, что я в марте месяце порадован был твоим письменным воспоминанием. С тех пор много времени прошло, но мы такими сроками отсчитываем время, что эта отсрочка нипочем, особенно когда независимо от годов верна лицейская дружба. С этой уверенностию можно иногда и молча понимать друг друга.

Между тем позволь тебе заметить, хотя и немного поздно, что в твоем письме проглядывает что-то похожее на хандру: а я воображаю тебя тем же веселым Федернелке, каким оставил тебя в Москве,- помнишь, как тогда Кюхельбекер Вильгельм танцевал мазурку и как мы любовались его восторженными движениями. Вот куда меня бросило воспоминание^*.

^* (С лета 1823 г. до 1825 г. и Пущин и Кюхельбекер жили в Москве. Встреча с ними могла произойти по возвращении Матюшкина из сибирской экспедиции Врангеля (1820-1824) и до отправления в 1825 г. в кругосветное плавание. )

Веришь ли, что, бывало, в Алексеевском равелине, несмотря на допросы, очные ставки и все прибаутки не совсем забавного положения, я до того забывался, что, ходя диагонально по своему пятому номеру, несознательно подходил к двери и хотел идти за мыслию, которая забывала о замке и страже. Странно тебе покажется, что потом в Шлиссельбурге (самой ужасной тюрьме) я имел счастливейшие минуты. Как это делается, не знаю. Знаю только, что эта сила и поддерживала меня, и теперь поддерживает. Часто говорю себе: "чем хуже - тем лучше". Не всеми эта философия признается удобною, но, видно, она мне посылается свыше. Хвала богу!

Если это начало так было мне облегчено, если два года одиночного заключения так благоразумно были мною приняты, то ты можешь себе представить, как я был счастлив, когда в одно прекрасное утро в Шлиссельбурге раньше обыкновенного приносят мне умывальник и вслед за тем чемодан. Вывели на гауптвахту, где я увидел двух товарищей^*. Мы до того обрадовались друг другу, что, когда надевали нам цепи, мне казалось, что это самый удобный наряд, хоть они были 10 ф. весу и длиною только в пол-аршина. Трудно было попасть в телегу, которая ожидала на берегу Невы. Помчались по замерзлой осенней дороге - тряско, но приятно было дышать свежим воздухом и двигаться после долгой тюрьмы. Где же тебе рассказать все мелочи путешествия? Это было бы похоже на рассказ Шехеразады.

^* (Пущин был отправлен в Сибирь с декабристами А. В. Поджио и П. А. Мухановым.)

Примчались мы трое в Тобольск с фельдъегерем - именно примчались; я не раз говорил ему, что, ехавши в каторжную работу, кажется, незачем так торопиться, но он по своим расчетам бил ямщиков и доказывал свое усердие к службе^*.

^* (О фельдъегере Желдыбине см. прим. 5 к письму 10.)

Из Тобольска потише поехали до Читы. Там нашли всех в сборе. Погостили в Чите до августа 830 года. В августе отправились двумя колоннами Братской степью, где выставились нам юрты, в Петровский завод.

В Петровском заводе уже обзавели нас каждого своей комнатой, и потому мы там подольше зажились: наша последняя категория в 839 году оставила это спокойное помещение, где для развлечения мы мололи муку.

Потом я перебрался в Туринск, там четыре года свободной сибирской жизни с правом никуда не выезжать.

Из Туринска я переехал с Оболенским сюда, и здесь вот уже скоро 10 лет продолжается моя резиденция.

Пора бы за долговременное терпение дать право гражданства в Сибири, но, видно, еще не пришел назначенный срок. Между тем уже с лишком половины наших нет на этом свете. Очень немногие в России - наша категория еще не тронута^*. Кто больше поживет, тот, может быть, еще обнимет родных и друзей зауральских. Это одно мое желание, но я это с покорностию предаю на волю божию.

^* (В Европейскую Россию к этому времени вернулись некоторые декабристы, дослужившиеся на Кавказе до офицерского чина и вышедшие в отставку (А. Е. Розен, Н. И. Лорер, М. А. Назимов, М. М. Нарышкин, бр. Беляевы).)

Судьба меня баловала и балует Родные, которых ты теперь за меня оберегаешь, в продолжение 1\4 века заставляют меня забывать, что я не с ними: постоянные попечения. Я иногда просто таю в признательном чувстве. Вы, добрые люди, тоже в нем не забыты - Борис уже не раз слышал, сколько я ему благодарен.

Здесь, кажется, любят меня больше, нежели я их люблю. Не забудь, что мы тринадцать лет были на корабле, где от столкновения и у вас бывают нелады. Следовательно, и немудрено, что иногда были между нами недоразумения, особенно вначале, при бездействии, с полной силой. Благодаря богу, я вышел не разочарованный из этого испытания. Не знаю, поймешь ли ты меня настоящим образом. Пишу, что на ум взбредет. И где написать все, что хотелось бы сказать, если бы пришлось быть вместе. До сих пор одного брата Николая видел - эта минута оживила на многие годы. Свидание было совершенно неожиданное - и этой минуте скоро десять лет.

К тебе я года два тому назад посылал вашего охотского моряка Поплонского - не знаю, не испугался ли он твоего контр-адмиральства.

Ты напрасно говоришь, что я 25 лет ничего об тебе не слыхал. Наш директор писал мне о всех лицейских. Он постоянно говорил, что особенного происходило в нашем первом выпуске,- об иных я и в газетах читал. Не знаю, лучше ли тебе в Балтийском море, но очень рад, что ты с моими. Вообще не очень хорошо понимаю, что у вас там делается, и это естественно. В России меньше всего знают, что в ней происходит. До сих пор еще не убеждаются, что гласность есть ручательство для общества, в каком бы составе оно ни было.

Кстати, надобно сказать тебе, что на днях я об тебе говорил с Шамардиным, который с тобой был у Малиновского в Каменке; он теперь служит в Омске и был в Ялуторовске по делам службы. От него я почерпаю сведения о флоте, хотя этот источник не совсем удовлетворителен. Он человек честный, но довольно пустой.

Любимый мой моряк Невельский, который теперь на устье Амура. Он всякий раз бывает у меня, когда едет в Россию.

Какой же итог всего этого болтания? Я думаю одно, что я очень рад перебросить тебе словечко - а твое дело отыскивать меня в этой галиматье. Я совершенно тот же бестолковый, неисправимый человек, с тою только разницею, что на плечах десятка два с лишком лет больше. Может быть, у наших увидишь отъезжающих, которые везут мою рукопись, ты можешь их допросить обо мне, а уж я, кажется, довольно тебе о себе же наговорил.

Обними всех наших сенаторов и других чинов людей. Сожителя твоего как теперь вижу,- мне Annette писала, что ты живешь с Яковлевым. Когда будет возможность (а возможность эта бывает), скажи мне о всех наших несколько слов.

Еще прошу тебя отыскать в Ларинской гимназии сына нашего Вильгельма-покойника. Спроси там Мишу Васильева (он под этим псевдонимом после смерти отца отдан сестре его Устинье Карловне Глинке). Мальчик с дарованиями, только здесь был большой шалун,- теперь, говорят, исправился. Скажи ему, что я тебя просил на него взглянуть.

Бедный Вильгельм написал целый ящик стихов, который я отправил в Екатеринбург к его сестре. Он говорил всегда своей жене, что в этом ящике 50 т. рублей, но, кажется, этот обет не сбывается^*. Мне кажется, одно наказание ожидало его на том свете - освобождение от демона метромании и убеждение в ничтожности его произведений. Других грехов за этим странным существом не было. Без конца бы мог тебе рассказывать мильон сибирских анекдотов об нем, но это слишком далеко бы повело. И то пора честь знать. На первый раз дать тебе отдохнуть от этой нити моего лабиринта безвыходного. Мифология тут не помогает.

^* (О судьбе литературного наследия В. К. Кюхельбекера, переданного Пущиным сестре поэта Ю. К. Глинке, см.: Мстиславская Е. П. Творческие рукописи В. К. Кюхельбекера.- Записки ОР ГБЛ, М., 1975. Вып. 36.)

Как бы тебе опять отправиться описывать какой-нибудь другой мыс Матюшкин^*,- тогда бы и меня нашел - иначе вряд ли нам встретиться. Со мной здесь один твой знакомец, Муравьев-Апостол, брат Сергея - нашего мученика; он тебя видел у Корниловича, когда ты возвратился из полярных стран, шлет тебе поклон - а я в Энгельгардтовой книге имею твое описание ярмарки в Островне^**.

^* (Мыс Матюшкин - мыс у Берингова пролива, названный Врангелем именем Матюшкина во время экспедиции 1820-1824 гг.)

^** (Штрайх указывает, что путевые письма Ф. Ф. Матюшкина включены в четырехтомное сочинение Е. А. Энгельгардта о России, вышедшее в 1828-1832 гг. (Штрайх, 1956, с. 423). Обнаружить такое издание не удалось.)

Крепко тебя обнимаю. Ты еще и о других моих листках будешь слышать - везде один и тот же вздор. По этому ты меня узнаешь - больше мне ничего не нужно.

Верный твой И. П.

Скажи Борису, что с этой почтой порадовала меня жена Николая доброю вестию о выздоровлении Катерины Павловны. Обними его крепко и Константина; что он поделывает?

Пожалуйста, будьте все здоровы, добрый друг. Мне был тяжел 40-й год; я тогда не на шутку страдал - почти с ума сходил - от сильного биения сердца. Думали даже, что аневризм, но с помощию божиею Дьяков-лекарь помог в Тобольске. Я выдержал такое лечение, что не всякий и поверит. Избавляю тебя от этих подробностей. Теперь и помину нет об этой болезни. Нога только не в нормальном положении - на службу не гожусь. Не выходит что-то мне пряжка за 25-летнюю сибирскую жизнь^*. Видно, еще не все справки наведены (продолжение впредь).

^* (За 25 лет беспорочной службы чиновники награждались особым почетным знаком.)