"Ох, семья, семья!" (Штрихи к портрету родителей Пушкина)

Взаимоотношения Пушкина с его родителями - одна из самых сложных и малоисследованных страниц биографии поэта. В большой мере это объясняется скудостью источников. В настоящем очерке сделана попытка осветить этот вопрос главным образом на основе переписки Пушкина с родителями или о них. Сознательное ограничение источников делает очерк неполным и односторонним, но это компенсируется тем, что в нем дается картина, нарисованная как бы самим Пушкиным.

О существовании переписки Пушкина с родителями было известно давно, но первые письма появились в печати в конце XIX и в начале XX века, а самая последняя находка была опубликована лишь в 1934 году.

Всего в настоящее время напечатано пять писем Александра Сергеевича к родителям и три письма Сергея Львовича и Надежды Осиповны к сыну. Все обнаруженные письма относятся к 1830-1836 годам. Уже один этот факт заставил исследователей высказать предположение о пропаже ряда писем, написанных до 1830 года: трудно себе представить, чтобы родители, жившие долгое время в разлуке с сыном, не вели с ним переписки. Со временем удалось выявить прямые и косвенные данные о пропаже большей части этого эпистолярного наследия. Дальше об этом будет сказано подробнее, а пока, забегая вперед, отметим, что, даже по самым осторожным подсчетам, до сих пор не разыскано не менее двух десятков писем из переписки Пушкина с родителями. При этом, конечно, учитываются сравнительно долгие периоды, когда Пушкин жил вместе или в одном городе с родителями и переписки между ними не должно было быть (вторая половина 1827 и первая половина 1828 года, часть 1829, 1830 годов и т. д.).

Впервые имя Сергея Львовича поэт упоминает в письме к брату и сестре из Кишинева 21 июля 1822 года, в котором читаем: "Отцу пишу в деревню". Эта фраза дает основание думать, что после ссылки на юг в мае 1820 года Пушкин вел переписку с родными, в том числе и с отцом.

4 сентября 1822 года Александр Сергеевич сообщает брату: "На прошедшей почте - (виноват: с Долгоруким) - я писал к отцу, а к тебе не успел..." Следовательно, было, по меньшей мере, еще одно не дошедшее до нас письмо к отцу, написанное из Кишинева в конце августа или начале сентября. О том, что и Сергей Львович писал сыну в Кишинев, дает основание думать следующая фраза в том же письме Льву Сергеевичу: "Отцу пришла в голову блестящая мысль - прислать мне одежду, напомни ему от меня об этом".

Для истории отношений отца и сына большой интерес представляет письмо Александра Сергеевича брату от 25 августа 1823 года из Одессы: "Изъясни отцу моему, что я без его денег жить не могу. Жить пером мне невозможно при нынешней цензуре; ремеслу же столярному я не обучался; в учителя не могу идти; хоть я знаю закон божий и 4 первые правила - но служу и не по своей воле - и в отставку идти невозможно. - Всё и все меня обманывают - на кого же, кажется, надеяться, если не на ближних и родных. На хлебах у Воронцова я не стану жить - не хочу и полно - крайность может довести до крайности - мне больно видеть равнодушие отца моего к моему состоянию, хоть письма его очень любезны. Это напоминает мне Петербург - когда, больной, в осеннюю грязь или в трескучие морозы я брал извозчика от Аничкова моста, он вечно бранился за 80 коп. (которых верно б ни ты, ни я не пожалели для слуги). Прощай, душа моя - у меня хандра - и это письмо не развеселило меня".

Как видим, когда Пушкиным овладевало плохое настроение, он вспоминал свои обиды на отца, даже за то, что происходило уже давно.

Чувство обиды сохраняется и в дальнейшем. 1 апреля 1824 года Пушкин пишет брату: "Пиши мне. Ни ты, ни отец ни словечка не отвечаете мне на мои элегические отрывки - денег не шлете - а подрываете мой книжный торг. Куда хорошо". Текст этот интересен еще и тем, что дает основание думать о пропаже каких-то писем, написанных до апреля 1824 года.

Известно, что Сергей Львович имел некоторое отношение к финансовым делам Александра Сергеевича, связанным с публикацией его произведений. Еще в 1820 году С. Л. Пушкин получил от В. А. Жуковского 100 рублей за издание "Руслана и Людмилы". В феврале 1822 года в печати появилось сообщение о том, что С. Л. Пушкин предоставил прозаический перевод на французский язык отрывка из "Руслана и Людмилы". Есть сведения, что отец поэта был приобщен к его литературным и финансовым делам и в 1823-1824 годах. В 1824 году издатель Е. И. Ольдекоп самовольно опубликовал поэму Пушкина "Кавказский пленник" с немецким и русским текстами. Из переписки видно, что какое-то касательство к этому имел и Сергей Львович.

Ссылка Александра Сергеевича в Михайловское в 1824 году не сблизила его с родителями, а, напротив, привела к ухудшению отношений, а затем и к прямой ссоре. История этого драматического события ярко отражена в письме Пушкина Жуковскому от 31 октября 1824 года: "Милый, прибегаю к тебе. Посуди о моем положении. Приехав сюда, был я всеми встречен как нельзя лучше, но скоро все переменилось: отец, испуганный моей ссылкою, беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь; Пещуров (опочецкий предводитель дворянства, осуществлявший надзор за ссыльным поэтом.- Г. Д.), назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче - быть моим шпионом; вспыльчивость и раздражительная чувствительность отца не позволяли мне с ним объясниться; я решился молчать. Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я все молчал. Получают бумагу, до меня касающуюся. Наконец, желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к отцу, прошу его позволения объясниться откровенно... Отец осердился. Я поклонился, сел верхом и уехал. Отец призывает брата и повелевает ему не знаться с этим чудовищем, с этим выродком-сыном. (Жуковский, думай о моем положении и суди). Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю все, что имел на сердце целых три месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить... Перед тобою не оправдываюсь. Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? рудников сибирских и лишения чести? спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырем. Не говорю тебе о том, что терпят за меня брат и сестра - еще раз спаси меня.

31 окт. А. П.

Поспеши: обвинение отца известно всему дому. Никто не верит, но все его повторяют. Соседи знают. Я с ними не хочу объясняться - дойдет до правительства, посуди, что будет. Доказывать по суду клевету отца для меня ужасно, а на меня и суда нет. Я вне закона.

P. S. Надобно тебе знать, что я уже писал бумагу губернатору, в которой прошу его о крепости, умалчивая о причинах. П. А. Осипова, у которой пишу тебе эти строки, уговорила меня сделать тебе и эту доверенность. Признаюсь, мне немного на себя досадно, да, душа моя,- голова кругом идет".

Обратим также внимание на отношение к поэту Надежды Осиповны. 28 ноября 1824 года в черновом письме Жуковскому, вспоминая трагическую ссору в октябре, он писал, что мать, будучи на стороне отца, понимала, какая опасность подстерегает сына и как будет ей тяжело. Она обняла его и сказала: "Что со мной станется, если тебя посадят в крепость".

Ссора с родителями вполне объясняет отсутствие переписки в течение долгого времени. Более того, в пылу возмущения Пушкин даже уверял брата: "Нога моя дома уже не будет". Однако по мере того, как страсти остывали, обе стороны начинали проявлять интерес друг к другу, и прежде всего через кого-либо. Из письма к Пушкину Жуковского во второй половине апреля 1825 года видно, что от Надежды Осиповны он узнал о болезни поэта и тут же стал хлопотать о его лечении у своего родственника, профессора Дерптского университета Ф. Мойера. В свою очередь Надежда Осиповна, видимо, была в курсе дел сына благодаря своей переписке с Прасковьей Александровной Осиповой. Зная об этом, Пушкин просил Осипову не сообщать матери о своем отказе лечиться у Мойера. Под влиянием ссылки, преследований правительства и ссоры с родителями у Пушкина появилось желание уехать за границу^*. Можно предположить, что этим объясняется то недовольство и раздражение, которое вызвали хлопоты матери и друзей об облегчении его положения.

^* ( А. С. Пушкин в воспоминаниях современников.- Т. 1,- С. 448, 533 и др.)

Особенно огорчило его известие о том, что Надежда Осиповна обратилась к Николаю I с прошением разрешить ее сыну лечиться в Пскове или Риге. (Поэт к тому же подозревал, что прошение это было не только от матери, но и от отца.) Это совершенно путало его планы.

Зная о настроении Пушкина в связи с этими хлопотами, П. А. Вяземский писал ему 28 августа 1825 года: "На всякий случай могу тебе утвердительно сказать, что твой отец даже и не знал о письме твоей матушки к государю, и, следовательно, он во всем этом деле не причастен".

Весть о приеме царем в Москве Пушкина 8 сентября 1826 года и некотором облегчении его участи была встречена родными и друзьями с нескрываемым ликованием. Сообщая Пушкину об этом 15 сентября 1826 года, А. А. Дельвиг писал: "Особенно мать, она наверху блаженства. Я знаю твою благородную душу, ты не возмутишь их счастья упорным молчанием". Эта фраза, помимо всего прочего, показывает, что друзья поэта были в курсе его ссоры с родителями и всячески стремились наладить их отношения.

Похоже, однако, что эти усилия не увенчались успехом. Чтобы убедиться в этом, приведем два отрывка из писем Сергея Львовича своему брату Василию Львовичу и зятю М. М. Солнцеву, написанных в один и тот же день, 17 октября 1826 года. Первому из них он писал: "Нет, добрый друг, не думай, что Александр Сергеевич почувствует когда-нибудь свою неправоту передо мною. Если он мог в минуту своего благополучия и когда он не мог не знать, что я делал шаги к тому, чтобы получить для него милость, отрекаться от меня и клеветать на меня, то как можно предполагать, что он когда-нибудь снова вернется ко мне? Не забудь, что в течение двух лет он питает свою ненависть, которую ни мое молчание, ни то, что я пред ним принимал для смягчения его участи изгнания, не могли уменьшить. Он совершенно убежден в том, что просить прощения должен я у него, но он прибавляет, что если бы я решил это сделать, то он скорее выпрыгнул бы в окно, чем дал бы мне это прощение... Я еще ни минуты не переставал воссылать мольбы о его счастии, и, как повелевает Евангелие, я люблю в нем моего врага и прощаю его, если не как отец,- так как он от меня отрекается, - то как христианин, но я не хочу, чтоб он знал об этом: он припишет это моей слабости или лицемерию, ибо те принципы забвения обид, которыми мы обязаны религии, ему совершенно чужды".

М. М. Солнцеву Сергей Львович писал: "Более всего в поведении Александра Сергеевича вызывает удивление то, что как он меня ни оскорбляет и ни разрывает наши сердечные отношения, он предполагает вернуться в нашу деревню и, естественно, пользоваться всем тем, чем он пользовался раньше, когда он не имел возможности оттуда выезжать. Как примирить это с его манерой говорить обо мне - ибо не может ведь он не знать, что это мне известно. Александр Тургенев и Жуковский, чтобы утешить меня, говорили, что я должен стать выше того, что он про меня говорил, что это он делал из подражания лорду Байрону, на которого он хочет походить. Байрон ненавидел свою жену и всюду скверно говорил об ней, а Александр Сергеевич выбрал меня своей жертвой. Но эти все рассуждения не утешительны для отца - если я еще могу называть себя так. В конце концов: пусть он будет счастлив, но пусть оставит меня в покое"^*.

^* (Вересаев В. Пушкин в жизни,- С. 40.)

Появившиеся после сентября 1826 года возможности приездов, а затем и переезд в Петербург привели к некоторому улучшению отношений Александра Сергеевича с родителями. Известно, например, что в ноябре 1827 года они совместно написали письмо Льву Сергеевичу, служившему на Кавказе. Однако полного примирения не произошло, о чем говорит такая фраза в письме Вяземского от ноября того же года: "Я вчера обедал у дяди твоего... Часто ли обедаешь дома, то есть в недрах Авраама? Сделай милость, обедай чаще... родительскою хлеб-солью надобно дорожить. Извини мне, что даю тебе совет, но ты знаешь, как я люблю тебя".

Любопытную мысль об отношениях Пушкина с родителями в эту пору высказывает П. В. Анненков. В своей книге "Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху" он пишет: "Ссора между отцом и сыном (Сергеем Львовичем и Александром Сергеевичем) длилась вплоть до 1828 года, когда они примирились, благодаря усилиям Дельвига и особенно тому обстоятельству, что Пушкин был уже освобожден от правительственного надзора и ласково принят, незадолго пред тем, молодым государем. Во второй раз (первый случай относится к 1815 г.) Сергей Львович искал сойтись с сыном, озадаченный его успехами и приобретенным положением между людьми"^*.

^* (Вересаев В. Пушкин в жизни,- С. 127.)

С ноября 1827 года и до апреля 1830 года родители почти не упоминаются в письмах Пушкина, и только решение жениться на Н. Н. Гончаровой становится причиной довольно оживленной переписки с ними. При этом обращает на себя внимание следующее обстоятельство.

Как известно, Пушкин сватается к Наталье Николаевне в апреле 1829 года, послав к ее матери в качестве свата Ф. И. Толстого. Получив неопределенный ответ, он пишет будущей теще 1 мая этого же года письмо, где выражает надежду на положительное решение. С этого времени тема его ухаживаний за Натальей Николаевной и сватовства многократно встречается в письмах Пушкина к С. Д. Киселеву, П. А. Вяземскому, Н. И. Гончаровой. Но родителям он сообщает о своих сердечных делах только между 6 и 11 апреля 1830 года, когда был уже получен положительный ответ от Гончаровых^*. Интересно отметить, что почти одновременно с этим (16 апреля 1830 года) Пушкин пишет о своей предстоящей женитьбе генералу А. X. Бенкендорфу.

^* (Надо, правда, оговорить следующее. В письме Вяземского Пушкину от 26 апреля 1830 года сказано: "Я сей час с обеда Сергея Львовича, и твои письма, которые я там прочел, убедили меня, что жена меня не мистифицирует и что ты точно жених". Эта фраза дает основание предполагать, что, помимо письма родителям от 6-11 апреля 1830 года, были, возможно, и какие-то другие письма, в которых шла речь о его предстоящем браке или сватовстве.)

Письмо к родителям дошло до нас в виде черновика. Беловой подлинник, видимо, не сохранился. Текст письма свидетельствует, что, помимо радости, которой поэт делится с родителями, он вынужден просить их о материальной помощи. Вполне понятно, что и в ответе Сергея Львовича, в котором он благословляет сына, заметное место занимают материальные дела. Читая их переписку, мы остаемся под впечатлением, что даже предстоящий брак Пушкина не снял той напряженности, которая существовала между ним и родителями.

В период сватовства Пушкину удается каким-то образом подключить родителей к своим делам. Известно, например, что по его просьбе Сергей Львович писал деду Натальи Николаевны, о чем Александр Сергеевич сообщал невесте не позднее 29 июля 1830 года^*.

^* (Письмо С. Л. и Н. О.. Пушкиных А. Н. Гончарову впервые опубликовано в журнале "Огонек" № 46 за 1983 г.)

В августе этого года произошла ссора Пушкина с будущей тещей, чуть не закончившаяся полным разрывом с Гончаровыми. Об этом Пушкин сообщил В. Ф. Вяземской, П. А. Плетневу, но ни слова в письмах родителям. Однако они об этом, без сомнения, знали, были убеждены, что разрыв произошел, и продолжали так думать даже тогда, когда после сентябрьского письма Натальи Николаевны стало ясно, что все пришло в норму.

4 ноября 1830 года Александр Сергеевич писал невесте: "9-го (октября. - Г. Д.) вы еще были в Москве! Об этом пишет мне отец; он пишет мне также, что моя свадьба расстроилась. Не достаточно ли этого, чтобы повеситься?" Из этих слов ясно, что было еще письмо или письма от родителей между 3 мая и 4 ноября 1830 года, которые до нас не дошли. (Любопытная деталь. 4 ноября Пушкин в письме к Л. А. Дельвигу сообщает: "Отец мне ничего про тебя не пишет. А это беспокоит меня, ибо я все-таки его сын - т. е. мнителен и хандрлив (каково словечко?)". Фраза эта лишний раз доказывает факт пропажи писем Сергея Львовича сыну, и, кроме того, в ней приводится важная деталь для портрета отца, да и автопортрета тоже).

Наконец, о своей переписке с отцом Пушкин упоминает и в письме П. А. Осиповой в начале ноября: "Очень рад, что благодаря вам отец мой легко перенес известие о смерти Василия Львовича. Я очень, признаться, боялся за его здоровье и ослабевшие нервы. Он прислал мне несколько писем, из которых видно, что страх перед холерой заслонил в нем скорбь".

18 ноября Пушкин сообщает невесте: "Отец продолжает писать мне, что свадьба моя расстроилась".

О пропаже писем Сергея Львовича сыну, в которых он утверждает, что свадьба с Гончаровой расстроилась, известно из письма Пушкина Е. М. Хитрово от 11 декабря 1830 года, которое начинается так: "Мой отец только что переслал мне письмо, которое вы адресовали мне в деревню... Что до известия о моем разрыве с невестой, то оно ложно и основано лишь на моем долгом отсутствии и на обычном моем молчании по отношению к друзьям".

Из сказанного явствует, что только за период между 6-11 апреля и 11 декабря 1830 года пропало не менее шести писем Сергея Львовича сыну.

С конца 1830 года наступает длительный перерыв в переписке с родителями, но имена их часто встречаются в письмах к другим лицам. Эти упоминания иногда помогают выяснить некоторые детали в истории их отношений.

Буквально накануне свадьбы, 16 февраля, Пушкин в письме Плетневу спрашивает, заплатил ли Сергей Львович долг Дельвигу. Это дает основание думать, что Александр Сергеевич поручал отцу какие-то финансовые дела.

В письме Вяземскому от 3 июля 1831 года читаем: "Отец мой горюет у меня в соседстве, в Павловском...", а 29 июля этого года в письме П. А. Осиповой: "Я сам доставил ваши письма в Павловск, умирая от желания знать их содержание; но матери моей не оказалось дома. Вы знаете о том, что у них произошло, о выходке Ольги, о карантине и т. д. Теперь, слава богу, все кончено. Родители мои уже не под арестом". Эти фразы требуют дальнейшего исследования и комментария.

Остается загадкой история о переписке "Авраама" с Игнатием Петровым - крепостным Василия Львовича Пушкина, о котором идет речь в письме Вяземского Пушкину от 24 августа 1831 года и ответном письме его от 3 сентября. Комментаторы Полного собрания сочинений считают, что под "Авраамом" подразумевается Сергей Львович. Если это так, то выходит, что Вяземский и Пушкин вели речь о том, чтобы опубликовать в журнале какую-то переписку Сергея Львовича. Так ли это?

После сентября 1831 до февраля 1832 года имена родителей в переписке Пушкина фигурируют редко, затем, вплоть до 1833 года, иногда мелькают в письмах пушкинских корреспондентов в связи с хозяйственными делами по нижегородскому имению.

Сохранилась лишь записка Сергея Львовича сыну, которую исследователи датируют концом декабря 1832 - апрелем 1833 года. В ней он передает Пушкину привет от поэта И. И. Дмитриева.

В письме Осиповой (около 15 мая 1833 года) Александр Сергеевич пишет: "Родители мои только что приехали из Москвы. Они собираются к июлю быть в Михайловском. Мне очень хотелось бы поехать вместе с ними".

Поездка его не состоялась. Что же касается родителей, то 28 июня они туда еще не приехали.

В письме к жене из Болдина от 8 октября этого года есть непонятная фраза: "Что такое 50 р., присланных тебе моим отцом? уж не проценты ли 550, которых он мне должен? Чего доброго?"

6 ноября 1833 года он сообщает ей же из Болдина: "При сем письмо к отцу. Вероятно, уже он у вас". Следовательно, было письмо Сергею Львовичу, написанное где-то в начале ноября, которое до нас не дошло.

20 ноября Пушкин возвратился в Петербург, а 24-го писал П. В. Нащокину: "Отца видел, он очень рад моему предположению взять Болдино. Денег у него нет".

С весны 1834 года в отношениях между отцом и сыном все большее место начинают занимать финансовые дела. Сам Александр Сергеевич следующим образом описывает ситуацию в письме к Нащокину от середины марта 1834 года: "Обстоятельства мои затруднились еще вот по какому случаю: на днях отец мой посылает за мною. Прихожу - нахожу его в слезах, мать в постеле - весь дом в ужасном беспокойстве. Что такое? Имение описывают.- Надо скорее заплатить долг.- Уж долг заплачен. Вот и письмо управителя.- О чем же горе?- Жить нечем до октября.- Поезжайте в деревню.- Не с чем.- Что делать? Надобно взять имение в руки, а отцу назначить содержание. Новые долги, новые хлопоты. А надобно: я желал бы и успокоить старость отца, и устроить дела брата Льва..."

Из письма Пушкина к управляющему имением его отца И. М. Пеньковскому от 13 апреля этого года видно, что к этому времени он уже взял управление имением в свои руки, что послужило поводом постоянного обращения к поэту Н. И. Павлищева - мужа сестры - о доле доходов в пользу Ольги Сергеевны, Письма эти вызывали недовольство Пушкина, которому приходилось заниматься разными расчетами и другими хозяйственными делами. Полное запустение дел по имению и связанные с этим хлопоты невольно усиливали его раздражение и по отношению к Сергею Львовичу, Около 5 мая 1834 года он пишет жене: "Лев Сергеевич и отец меня очень сердят". 8 июня Пушкин сообщает Наталье Николаевне: "Принужден был снарядить в дорогу своих стариков. Теребят меня без милосердия. Вероятно, послушаюсь тебя и скоро откажусь от управления имением".

В письме жене от 11 июня этого же года мы читаем: "Сегодня едут мои в деревню, и я их иду проводить, до кареты, не до Царского Села... Уж как меня теребили; вспомнил я тебя, мой ангел. А делать нечего. Если не взяться за имение, то оно пропадет же даром, Ольга Сергеевна и Лев Сергеевич останутся на подножном корму, а придется взять их мне же на руки, тогда-то наплачусь и наплачусь, а им и горя мало. Меня же будут цыганить. Ох, семья, семья!"

Тем временем дела в Болдине шли плохо, пришлось менять управляющего; начались споры и дрязги вокруг этого. А тут еще возникла необходимость заложить имение, и не было уверенности, что это удастся сделать. Сообщая об этом жене в самом конце июня, Пушкин писал: "Но можно ли будет его заложить? Как ты права была в том, что не должно мне было принимать на себя эти хлопоты, за которые никто мне спасибо не скажет, а которые испортили мне столько уж крови, что все пиявки дома нашего ее мне не высосут".

Родители приехали в Михайловское в первой половине июня 1834 года. У нас нет сведений о том, говорил ли Пушкин с ними о необходимости пожить некоторое время в деревне, чтобы хоть немного привести в порядок денежные дела. Но что такая мысль у него была, свидетельствует следующее место его письма к П. А. Осиновой от 29 июня этого года (с припиской 13 июля): "Я принял имение, которое не принесет мне ничего, кроме забот и неприятностей. Родители мои не знают, что они на волос от полного разорения. Если б только они решились прожить несколько лет в Михайловском, дела могли бы поправиться; но этого никогда не будет".

Не позднее 25 августа Пушкин выехал по делам отца в Болдино, заехав по дороге в Москву, Полотняный завод и другие места. Н. И. Павлищев сообщает, что до этой поездки в Болдино Пушкин написал родителям несколько писем (в конце июля и середине августа), но они нам неизвестны. Известны же следующие строки из письма Осиповой Пушкину от 1 ноября 1834 года: "Где вы?., что вы поделываете, мой дорогой Александр; хочу надеяться, что с вами не случилось ничего; - но ваши родители очень беспокоятся о вас - ибо как же объяснить более чем трехмесячное молчание".

Далее Прасковья Александровна просит поэта уплатить ей долг родителей и добавляет: "Вот письмо вашей матери, которое прилагаю к моему, ваш отец слег в постель - и только от беспокойства. Бога ради, напишите нам, ибо иначе - иначе, право!! ваш отец этого не вынесет,- поспешите же сообщить ему, что вы и все ваши здоровы, - и что вы его не забыли - мысль, которая его мучает и доводит до слез вашу мать".

Мы не беремся судить, что тут правда, а что преувеличение, кто прав и кто виноват. Одно ясно: дела шли скверно, и отношения были напряженными. Письмо Н. О. Пушкиной, о котором упоминает Осипова, нам неизвестно.

За время с конца 1834 года до мая - июня 1835 года не сохранилось ни одного письма Пушкина к родителям и от них к нему. В переписке с другими лицами они упоминаются лишь в связи с чисто денежными делами. До нас дошел только черновик денежных расчетов, которые Пушкин адресовал отцу в конце мая или июне 1835 года. В беловом варианте, видимо, было и письмо, о котором нет никаких сведений.

С сентября 1835 года в письмах Пушкина к жене все чаще звучит мысль о том, что Сергей Львович не оставит ему в наследство свое нижегородское имение.

21 сентября: "А о чем я думаю? Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал..."

29 сентября: "Отец мотает имение без удовольствия, как без расчета..."

В это время в семье Пушкиных назревала беда: начала тяжело болеть Надежда Осиповна. Перед тем как рассказать о ее кончине, уместно напомнить об отношениях Пушкина с матерью.

Старшая сестра поэта Ольга Сергеевна вспоминала, что в отличие от отца - человека "нрава пылкого и до крайности раздражительного... мать, напротив, при всей живости характера, умела владеть собою и только не могла скрывать предпочтения, которое оказывала сперва к дочери, а потом меньшему сыну Льву Сергеевичу; всегда веселая и беззаботная, с прекрасною наружностью креолки, как ее называли, она любила свет"^*.

^* (А. С. Пушкин в воспоминаниях современников,- Т. 1.-С. 35.)

Мы можем добавить, что это предпочтение сохранилось до конца ее жизни. Это, как известно, не мешало Надежде Осиповне близко принимать к сердцу дела старшего сына и всячески стараться ему помогать, когда это было нужно и возможно. Однако некоторая холодность в их отношениях сохранялась до последнего года жизни Надежды Осиповны.

Тяжелая болезнь матери вызвала сильное беспокойство Александра Сергеевича. 23 - 24 апреля

1835 года он сообщает брату о том, что матери "было очень худо". 2 мая ему же: "Мать у нас умирала, теперь ей легче, но не совсем. Не думаю, чтоб она долго могла жить". Об этом же он сообщает в тот же день Н. И. Павлищеву.

А в обществе в это время стали распространяться слухи, что Пушкины, особенно Наталья Николаевна, проявляют к родителям полное равнодушие и чуть ли не виноваты в их бедственном положении. В связи с этим Александр Сергеевич писал не позднее 26 октября 1835 года Осиповой: "Бедную мать мою я застал почти при смерти, она приехала из Павловска искать квартиру и вдруг почувствовала себя дурно у госпожи Княжниной, где остановилась. Раух и Спасский (врачи.- Г. Д.) потеряли всякую надежду. В этом печальном положении я еще с огорчением вижу, что бедная моя Натали стала мишенью для ненависти света. Повсюду говорят: это ужасно, что она так наряжается, в то время как ее свекру и свекрови есть нечего и ее свекровь умирает у чужих людей. Вы знаете, как обстоит дело. Нельзя, конечно, сказать, чтобы человек, имеющий 1200 крестьян, был нищим. Стало быть, у отца моего кое-что есть, а у меня нет ничего. Во всяком случае Натали тут ни при чем, и отвечать за нее должен я. Если бы мать моя решила поселиться у нас, Натали, разумеется, ее бы приняла. Но холодный дом, полный детворы и набитый гостями, едва ли годится для больной. Матери моей лучше у себя. Я застал ее уже перебравшейся. Отец мой в положении, всячески достойном жалости. Что до меня, я исхожу желчью и совершенно ошеломлен. Поверьте мне, дорогая госпожа Осипова, хотя жизнь и сладкая привычка, однако в ней есть горечь, делающая ее в конце концов отвратительной, а свет - мерзкая куча грязи. Тригорское мне милее..."

Получив ответ на письмо, Пушкин пишет 26 декабря этого года ей же: "Матери моей лучше, но до выздоровления еще далеко. Она слаба, однако ж болезнь утихла. Отец всячески достоин жалости".

Есть известие, что 18 февраля 1836 года Пушкин навестил мать и сестру.

15 марта 1836 года П. А. Вяземский сообщал И. И. Дмитриеву: "Теперь бедный Пушкин печально озабочен тяжкою и едва ли не смертельною болезнью матушки своей", а 29 марта Надежда Осиповна скончалась в Петербурге. До недавнего времени было известно очень мало об этой печальной странице биографии поэта. 8 апреля 1836 года П. А. Вяземский писал А. И. Тургеневу: "У Пушкина умерла мать его, он все это время был в печальных заботах, а сегодня отправился в псковскую деревню, где будет похоронена его мать". Эти сведения дополняются сообщением соседа и хорошего знакомого Пушкиных Бориса Александровича Вревского в "Вседневном журнале" за 1836 год, из чего ясно, что 11 апреля, в субботу, Пушкин и А. Н. Вульф приехали к нему в деревню Голубово Псковской губернии, а 13-го, в понедельник, они похоронили Надежду Осиповну в Святогорском монастыре. 14 апреля Пушкин вместе с Б. А. Вревским выехал в Петербург, куда и прибыл 16 апреля. 29 апреля Пушкин отправился из Петербурга в Москву.

В свете этих данных несомненный интерес представляет обнаруженная нами запись в описи архива канцелярии министра внутренних дел о бывшем там и уничтоженном деле "О перевозе тела Пушкиной, скончавшейся в С. Петербурге, для погребения в Псковской губернии в Свято-Горском монастыре", о котором упоминалось в очерке "Документы Пушкиных в канцелярии министра внутренних дел". Помета о том, что дело это было начато и закончено в один день - 31 марта 1836 года, дает основание утверждать, что просьба о разрешении Пушкину перевезти тело матери была оформлена его старым знакомым Д. Н. Блудовым без всякой проволочки. Поскольку Александр Сергеевич (вместе с верным слугой Никитой Козловым) должен был сопровождать тело, можно думать, что он же писал прошение Блудову. Во всяком случае теперь можно твердо внести в хронику жизни Пушкина запись: "29 - 31 марта 1836 года - Пушкин хлопочет в министерстве внутренних дел о разрешении сопровождать в Псковскую губернию тело умершей матери - Надежды Осиповны Пушкиной для погребения в Святогорском монастыре".

Изучение многочисленных сохранившихся дел подобного рода, в том числе и дела № 23 (267) канцелярии министра внутренних дел за 1837 год "О перевозе тела камер-юнкера Пушкина для погребения в Псковскую губернию", дает возможность предполагать, что в уничтоженном деле о погребении Надежды Осиповны были следующие документы: 1) Прошение на имя Блудова, написанное, вероятно, Александром Сергеевичем, с просьбой разрешить перевоз тела. 2) Распоряжение Блудова петербургским и псковским властям по этому поводу. 3) Ответное письмо Блудова Пушкину о своих распоряжениях. 4) "Открытый лист" для беспрепятственного провоза тела.

Приведем в заключение ценное воспоминание об этом печальном событии в жизни Пушкина близкой знакомой семьи поэта - баронессы Е. Н. Вревской:

"Пушкин чрезвычайно был привязан к своей матери, которая, однако, предпочитала ему второго своего сына (Льва), и притом до такой степени, что каждый успех старшего делал ее к нему равнодушнее и вызывал с ее стороны сожаление, что успех этот не достался ее любимцу. Но последний год ее жизни, когда она была больна несколько месяцев, Александр Сергеевич ухаживал за нею с такою нежностью и уделял ей от малого своего состояния с такой охотой, что она узнала свою несправедливость и просила у него прощения, сознаваясь, что она не умела его ценить. Он сам привез ее тело в Святогорский монастырь, где она похоронена. После похорон он был чрезвычайно расстроен и жаловался на судьбу, что она и тут его не пощадила, дав ему такое короткое время пользоваться нежностью материнскою, которой до того времени он не знал. Между тем, как он сам мне рассказывал, нашлись люди в Петербурге, которые уверяли, что он при отпевании тела матери неприлично весел был"^*.

^* (Вересаев В. Пушкин в жизни,-С. 434-435.)

После смерти Надежды Осиповны сильно осложнилось положение отца Пушкина. Некоторое представление об этом дает следующий отрывок из письма управляющего болдинским имением И. М. Пеньковского к Александру Сергеевичу от 28 апреля 1836 года: "Вчерашнего числа получил письмо Сергея Львовича, из которого понял, что находится в ужасном расстройстве после покойной Вашей матушки, а моей благодетельницы Надежды Осиповны, и в оном прописывает - не знаю, куда приклонить голову. Я на сие решился предложить Сергею Львовичу, дабы оставил Петербург и переехал в Болдино, что там может найти по сельскому хозяйству разного роду приятности и что может жить спокойно, ни в чем не нуждаясь. Так как мне известны все обстоятельства Сергея Львовича, по моему мнению, одно только средство и остается, которым может поправить свое состояние, со временем может быть полезным и для Вас. Преданность моя к Вам и Сергею Львовичу заставила меня решиться на сие предложение. Не оставляйте, Александр Сергеевич, сего без внимания, употребите все средства уговорить Сергея Львовича переездом в Болдино... Намеревается Сергей Львович переехать в Москву и жить с зятем господином Сонцевым (Солнцевым.- Г. Д.), и это к лучшему, но не столько полезно, и в Болдине не в пример меньше будет издержек, и более найдет развлечения и приятности".

План поездки Сергея Львовича к К. Л. Солнцевой, родной своей сестре, действительно существовал. Во всяком случае 11 мая 1836 года Пушкин писал Наталье Николаевне из Москвы: "Был я у Солнцевых. Его здесь нет, он в деревне. Она зовет отца к себе в деревню на лето".

Через месяц с лишним Пушкин сообщает Пеньковскому: "Батюшка намерен нынешний год побывать у вас; но вряд ли сберется. Жить же в Болдине, вероятно, не согласится. Если не останется он в Москве, то, думаю, поселится в Михайловском. Очень благодарен Вам за Ваши попечения о нашем имении. Знаю, что в прошлом году Вы остановили батюшку в его намерении продать это имение и тем лишить если не меня, то детей моих последнего верного куска хлеба. Будьте уверены, что я никогда этого не забуду".

13 июля 1836 года Александр Сергеевич пишет Н. И. Павлищеву, что отец уехал из Петербурга 1 июля и что он пока не получил известий о нем.

Из письма Сергея Львовича Александру Сергеевичу от 7 августа этого года видно, что он жил в это время в семье Солнцевых в селе Коровино Зарайского уезда Рязанской губернии и тяжело переживал болезнь Ольги Сергеевны, находившейся тогда с мужем в Михайловском. Ругая Павлищева за его жадность, некомпетентность и равнодушие к жене, Сергей Львович просил сына сообщить все, что ему известно о сестре. (Заметим, что Павлищев платил Сергею Львовичу такой же неприязнью, шантажировал его и стремился урвать лишние деньги. Яркое свидетельство тому - письмо Павлищева Пушкину от 28 августа 1836 года да и последующие его письма). В этих столкновениях отца с Павлищевым Александр Сергеевич был, скорее, на стороне отца, к которому, однако же, не изменил своего отношения, о чем говорит его письмо к Сергею Львовичу от 20 октября 1836 года: "Дорогой отец, прежде всего - вот мой адрес: (...). Я вынужден был покинуть дом Баташева, управляющий которого негодяй.

Вы спрашиваете у меня новостей о Натали и о детворе. Слава богу, все здоровы. Не получаю известий о сестре, которая уехала из деревни больною. Ее муж, выводивший меня из терпения совершенно никчемными письмами, не подает признаков жизни теперь, когда нужно устроить его дела. Пошлите ему, пожалуйста (доверенность), на ту часть, которую вы выделили Ольге; это необходимо. Лев поступил на службу и просит у меня денег; но я не в состоянии содержать всех: я сам в очень расстроенных обстоятельствах, обременен многочисленной семьей, содержу ее своим трудом и не смею заглядывать в будущее. Павлищев упрекает меня за то, что я трачу деньги, хотя я не живу ни на чей счет и не обязан отчетом никому, кроме моих детей. Он утверждает, что они все равно будут богаче его сына; не знаю, но я не могу и не хочу быть щедрым за их счет.

Я рассчитывал побывать в Михайловском - и не мог. Это расстроит мои дела по меньшей мере еще на год. В деревне я бы много работал; здесь я ничего не делаю, а только исхожу желчью.

Прощайте, дорогой отец, целую ваши руки и обнимаю вас от всего сердца. 20 окт. 1836.".

В конце 1836 года и начале 1837 года Сергей Львович долго жил в Москве. Его отношения с сыном, и без того сложные, еще более осложнились вопросом о судьбе Михайловского, которое Александр Сергеевич то собирался купить, то отказывался от этой мысли.

24 декабря 1836 года Павлищев в письме Пушкину сообщает об отсутствии писем от Сергея Львовича, а в конце декабря этого года Александр Сергеевич написал отцу письмо, которое пока считается последним. Вот его текст: "Уже довольно давно не получал я от вас известий. Веневитинов сказал мне, что вы показались ему грустным и встревоженным и что вы собирались приехать в Петербург. Так ли это? мне нужно съездить в Москву, во всяком случае я надеюсь вскоре повидаться с вами. Вот уж наступает новый год - дай бог, чтоб он был для нас счастливее, чем тот, который истекает. Я не имею никаких известий ни от сестры, ни от Льва... У нас свадьба. Моя свояченица Екатерина выходит за барона Геккерена, племянника и приемного сына посланника короля голландского. Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде и 4 годами моложе своей нареченной. Шитье приданого сильно занимает и забавляет мою жену и ее сестру, но приводит меня в бешенство. Ибо мой дом имеет вид модной и бельевой мастерской... Я получил письмо от Пещуровского повара, который предлагает взять назад своего ученика. Я ему ответил, что подожду на этот счет ваших приказаний. Хотите вы его оставить? и каковы были условия ученичества? Я очень занят. Мой журнал и мой Петр Великий отнимают у меня много времени; в этом году я довольно плохо устроил свои дела, следующий год будет лучше, надеюсь. Прощайте, мой дорогой отец. Моя жена и все мое семейство обнимают вас и целуют ваши руки. Мое почтение и поклоны тетушке и ее семейству".

Можно в заключение еще добавить, что 6 января 1837 года Осипова написала Пушкину о том, что ее зять Борис Александрович Вревский получил от Сергея Львовича письмо, в котором тот сообщает о выделении седьмой части имения в Михайловском дочери Ольге Сергеевне. В связи с этим Осипова рекомендует Александру Сергеевичу выплатить сестре и брату их долги и приобрести в собственность это любимое поэтом имение. Как известно, Пушкин не успел уже воспользоваться этим советом.