Неразгаданная тайна [1982 Русаков В.М. - Рассказы о потомках А.С. Пушкина]

Генералу А. А. Пушкину шел пятьдесят седьмой год, когда родилась младшая дочь его - Елена. Это было 16 августа 1889 года^*.

^* (Эта дата рождения Е. А. Пушкиной значится в послужном списке ее отца, А. А. Пушкина. - ЦГВИА, ф. 400, оп. 174, д. 36, л. 35, ч. II. В некоторых источниках (Модзалевский Б. Л., Муравьев М. В. Пушкины. Родословная роспись, Л., Изд-во АН СССР, 1932, с. 62, и др.) ошибочно указано, что Елена Александровна родилась 16 августа 1890 года.)

По рассказу внучки поэта А. А. Пушкиной (в передаче ее племянницы Н. С. Шепелевой), в детстве Лена была отчаянно смелой. В шесть лет она ездила верхом на лошади. Н. С. Шепелева помнит ее девушкой - стройной, изящной, по-спортивному легкой... "Сестра и я,- писала мне Наталья Сергеевна, - относились к тете Лене по-родственному хорошо. Любили бывать у нее в комнате, и она умела интересно с нами разговаривать... Видимо, она была хорошо образованна и особенно интересовалась иностранными языками: кроме европейских, она еще знала персидский и турецкий".

Правнучка Пушкина С. Н. Данилевская, вспоминая о Елене Пушкиной, подчеркивала, что та "воспитывалась на английский манер: носила очень короткую прическу, чрезвычайно короткие платья - почти теперешние мини - и вообще имела мальчишеский вид".

В 1918 году Елена Александровна и ее мать Мария Александровна Пушкина уехали в Турцию. Непродолжительное время внучка поэта была драгоманом (официальным переводчиком) советского посольства в Стамбуле. В ноябре 1921 года она вышла замуж за ротмистра Николая Алексеевича Розенмайера. Весной 1923 года супруги покинули Турцию. В последние годы Елена Александровна жила во Франции.

С именем Е. А. Пушкиной-Розенмайер связана одна из загадок пушкиноведения, ключ к которой не найден по сей день. Речь идет о неизвестном дневнике А. С. Пушкина, которым Елена Александровна, по ее собственным словам, обладала в 1920-е годы. Этому дневнику ученые присвоили № 1, так как на внутренней стороне передней крышки переплета известного нам дневника поэта рукою Л. В. Дубельта, разбиравшего вместе с В. А. Жуковским бумаги А. С. Пушкина после его смерти, сделана помета: "№ 2".

Олег Всеволодович Кологривов, праправнук А. С. Пушкина. Фотография 1930-х гг.

Некоторые пушкинисты считают, что дневник № 1 действительно существует и в настоящее время находится за рубежом у кого-либо из потомков поэта. Об этом, в частности, писал И. Л. Фейнберг в очерке "Пропавший дневник"^*.

^* (В кн.: Фейнберг Илья. Загадочный набросок Пушкина. М., "Правда", 1978, с. 40-47. Впервые очерк опубликован в журнале "Огонек", 1962, № 7, с, 16-17 (под названием "Неизвестный дневник Пушкина?"). О своем стабильном отношении к загадочной истории пушкинского дневника № 1 И. Л. Фейнберг писал автору книги

25 мая 1979 года, то есть за три недели до смерти.)

Другие ученые версию Фейнберга и его единомышленников не принимают. Так, доктор филологических наук Н. В. Измайлов писал: "Самое существование некоторых зарубежных рукописей представляется проблематическим, - к числу их относится "Дневник Пушкина № 1", находившийся будто бы в начале 20-х годов в Константинополе (Стамбуле), в руках внучки поэта Е. Л. Пушкиной-Розеимайер"^*. Примерно так же относилась к дневнику № 1 и Т. Г. Цявловская.

^* ( Измайлов Н. В. Источниковедение. - В кн.: Пушкин. Итоги и проблемы изучения. М.-Л., "Наука", 1966, с. 614. И позднее Н. В. Измайлов считал, что вопрос о неизвестном дневнике Пушкина, "пока не явятся новые и несомненные факты... должен решаться отрицательно" (Измайлов Николай. О рукописях А. С. Пушкина.- В кн.: Белые ночи, Лениздат, 1974, с. 81).)

Не верили в существование неизвестных дневниковых записей Пушкина Б. Л. Модзалевский и М. А. Цявловский. Последний, например, говорил Г. Г. Пушкину, правнуку поэта: "Готов голову положить на плаху, что другого дневника Пушкина нет". Эту же мысль о дневнике он высказывал и в печати - правда, не столь категорично: "В 1929 г. в Москве и Ленинграде распространились слухи, что за границей имеется неопубликованный дневник Пушкина. Слухи эти, передававшиеся М. Л. Гофманом, по-видимому, лишены всякого основания"^*.

^* (В кн.: Цявловский М. А. Статьи о Пушкине. М., Изд-во АН СССР, 1962, с. 334 (прим. 185).)

Брат Е. А. Розенмайер Николай Александрович Пушкин считал, что она всю историю с дневником выдумала, чтобы повысить собственный престиж. Он даже писал своей племяннице Н. С. Шепелевой, что, оскорбленный этой мистификацией сестры, "отвернулся от нее".

- Да и я убеждена, - говорила мне Н. С. Шепелева, - что никакого дневника моего прадеда у тети Лены не было и не могло быть. Все бумаги Пушкина хранились у дедушки, Александра Александровича, который берег известный всем дневник своего отца как зеницу ока. Правда, тетя, Анна Александровна Пушкина, читала весь дневник Пушкина еще при жизни Александра Александровича. Она даже выписки из него делала. Видела дневник и я - в детстве. И кое-что читала из него. Но никому и никогда дедушка не говорил, что есть еще дневник Александра Сергеевича, который он вел якобы в тридцатые годы. Я на девяносто процентов уверена, что другого дневника Пушкина нет и, вероятно, не было. Ну, а десять процентов, - улыбнулась правнучка поэта, - оставляю на надежду, что он все-таки существует. Ведь надеяться всегда приятно...

Итак, был ли неизвестный дневник Пушкина у его внучки или он "выдуман" ею? Вопрос невероятно сложен, неясен и во многом противоречив. Он не раз приводил пушкинистов в тупик. И вряд ли можно сейчас сколько-нибудь удовлетворительно решить его. По крайней мере до тех пор, пока не будут собраны бесспорные документальные данные, подтверждающие гипотезу о существовании неизвестного дневника поэта или опровергающие ее. И все-таки хочется высказать некоторые соображения по этому вопросу.

Прежде всего, есть ли реальные основания верить в то, что эта пушкинская рукопись в свое время была у старшего сына Пушкина, а затем перешла к его младшей дочери Елене? Да, есть. Обратимся к фактам.

Александр Всеволодович (справа) и Олег Всеволодович Кологривовы. Фотография 9 мая 1968 г.

29 января 1912 года газета "Утро России" сообщала: "Вчера внук покойного поэта А. С. Пушкина, состоящий гласным губернского земского собрания, бронницкий предводитель дворянства А. А. Пушкин заявил сотруднику нашей газеты, что у его отца, почетного опекуна А. А. Пушкина, имеется нигде еще не опубликованный дневник поэта" (курсив здесь и далее мой. - В. Р.).

Если бы внук Пушкина имел в виду дневник № 2, который хоть и с купюрами, но неоднократно печатался, а в 1911 году был издан С. А. Венгеровым почти полностью в пятом томе сочинений поэта, то, надо полагать, не стал бы называть его "нигде еще не опубликован".

Не знать о публикациях известного дневника он не мог, так как всегда интересовался появлявшимися в печати произведениями поэта и литературой о нем.

Возможно, прав был И. К. Козмин, считавший, что "после смерти А. А. Пушкина (старшего)... далеко не все хранившиеся у него документы, бумаги и книги поэта попали в поле зрения его наследников" и что "среди прочих ускользнувших от внимания наследников предметов мог быть и неизвестный том дневника, о котором сообщил А. А. Пушкин (младший)"^*.

^* (Козмин Н. О неизвестном дневнике Пушкина и его переписке с женой. - "Книжные новости", 1937, № 2, с. 35.)

Предположение Козмина подтверждается тем, что только в 1917 году, то есть через восемьдесят лет после гибели Пушкина, внуки поэта Григорий и Николай Пушкины случайно обнаружили на чердаке дома в Лопасне 22 (!) тетради с рукописными материалами Пушкина к "Истории Петра I". Причем тетради эти не попали в поле зрения и старшего сына поэта - главного семейного хранителя пушкинского наследия.

Точно так же не лишено оснований предположение, что потаенный дневник Пушкина мог "ускользнуть" от внимания жандармов при "посмертном обыске" у поэта. Его мог спрятать кто-нибудь из ближайших друзей Пушкина. Скажем, В. А. Жуковский (пытался же он вынести из квартиры Пушкина письма поэта к жене!) или кто-то другой, знавший о "крамольном" содержании дневника. Наконец, Пушкин, находясь в 1830-е годы под неусыпным наблюдением III отделения, вообще мог хранить дневник вне собственного кабинета.

В таком случае в опись бумаг поэта, составленную при разборе их в феврале 1837 года Дубельтом и Жуковским, дневник, естественно, и не попал. А ведь именно на этот "жандармский" реестр рукописного наследия А. С. Пушкина ссылаются некоторые пушкиноведы, когда стремятся доказать, что пушкинского дневника № 1 вообще не существовало. Например, М. А. Цявловский писал: "Как видим, ни в описях протоколов, ни в описи, представленной Николаю, нет и намека на то, что дневник был в двух тетрадях. Напротив, сравнение № Записи протокола № 3 с описью протокола № 9 приводит, нам кажется, к несомненному выводу, что в день смерти поэта в его кабинете была лишь одна тетрадь дневника...^*"

^* (В кн.: Цявловский М. А. Статьи о Пушкине. М., Изд-во АН СССР, 1962, с. 295.)

Но если даже признать доказанным, что в день "посмертного обыска" в кабинете Пушкина (заметим: не в квартире, а в кабинете!) не оказалось второй тетради дневника, из этого еще не следует, что его не было вовсе.

После смерти А. А. Пушкина многие фамильные реликвии, которые в то время продолжали оставаться в его семье, перешли к М. А. Пушкиной и дочери Елене Александровне, жившей вместе с родителями.

Андрей Александрович Кологривов. Фотография 1978 г.

Как сообщила мне Т. Н. Галина, золотую саблю А. А. Пушкина, пожалованную ему за личную храбрость, проявленную в боях за освобождение братской Болгарии в период русско-турецкой войны 1877-1878 годов, его вдова и дочь увезли в Турцию. Увезли они и другие ценные вещи, среди которых мог оказаться (если он существовал) и дневник № 1. После смерти М. А. Пушкиной дневник мог стать собственностью Елены Александровны.

В 1922 году Е. А. Пушкина-Розенмайер писала торгпреду нашей страны в Париже М. И. Скобелеву, а в первые месяцы 1923 года известному коллекционеру рукописей Пушкина и других его материалов А. Ф. Онегину (Отто) и советскому пушкинисту М. Л. Гофману о том, что у нее имеются гербовая печать Пушкина, акварельный портрет Н. Н. Пушкиной^*, веер, подаренный поэтом жене...

^* (Е. А. Розенмайер ошибочно считала, что этот портрет Н. Н. Пушкиной написан художником А. П. Брюлловым. Впоследствии выяснилось, что у нее находилось одно из авторских повторений известного портрета Натальи Николаевны, выполненного В. И. Гау в 1842-1843 годах. На портрете, которым обладала Е. А. Розенмайер, страусовое перо прорисовано с особой тщательностью, отчетливо видна и звездочка на полях шляпки. Позднее Елена Александровна продала портрет балетмейстеру и коллекционеру С. М. Лифарю.)

Из писем Елены Александровны видно, что она предлагала приобрести у нее эти вещи для Пушкинского Дома. В письме к А. Ф. Онегину от 19 апреля 1923 года Е. А. Розенмайер подчеркивала, что передать России фамильные ценности безвозмездно она не может, так как они с мужем "остались совершенно без средств"^*.

Елена Александровна писала Онегину и о том, что у нее хранятся неизданный дневник и другие рукописи деда, которые согласно воле ее отца, А. А. Пушкина, "не могут быть напечатаны до истечения ста лет со дня смерти Александра Сергеевича, т. е. до 1937 года". В одном из писем к Гофману она объясняла этот запрет на дневниковые записи Пушкина тем, что "близкие потомки лиц, упоминаемых в них, еще живы...".

Весной 1923 года М. Л. Гофман ездил к Е. А. Розенмайер в Стамбул, надеясь купить у нее пушкинские вещи. Но грубая бестактность Гофмана по отношению к Онегину, по поручению которого он приехал к внучке поэта, скомпрометировала его в глазах Елены Александровны. В уже упоминавшемся письме от 19 апреля 1923 года она жаловалась Онегину: "В Вашей книге "Неизданный Пушкин" г. Гофман сделал надпись: "Внучке Пушкина с глубоким уважением..." и вместе с тем взял на себя смелость сознаться, что письмо, которое он должен был мне отправить по Вашему поручению, перед своим отъездом из Парижа, он, г. Гофман, не отправил, сказав мне, что Вы одной ногой стоите в гробу и что с Вами считаться не приходится".

Вероятно, именно этот неблагопристойный поступок пушкиниста заставил внучку поэта отнестись "к предложению г. Гофмана о продаже рукописей в собственность за 10 тысяч франков или о передаче на хранение" так нее, как до этого она относилась "к многочисленным предложениям иностранцев", - Елена Александровна отказалась вести с ним какие бы то пи было переговоры.

Сергей Евгеньевич Клименко, праправнук А. С. Пушкина. Фотография 1947 г.

В том же письме Е. А. Розенмайер сообщала, что имеющиеся у нее реликвии "хранятся в надежном месте, сфотографированы (кроме вещей) и застрахованы от случайностей", а также о том, что она выслала Онегину - через Гофмана - уменьшенную фотографию акварельного портрета Н. Н. Пушкиной.

Внучка Пушкина просила Онегина одолжить ей 20 тысяч франков ("этим Вы избавите меня... от необходимости голодать или передать русские ценности иностранному музею").

С такой же просьбой Елена Александровна обращалась к Онегину, по всей вероятности, и раньше, так как он еще во второй половине марта собирался перевести ей 10 тысяч франков. Но, получив 28 марта от Е. А. Розенмайер телеграмму из двух слов "Envoyez pas"^*, Онегин отказался от своего намерения.

Телеграмма была вызвана, очевидно, тем, что Елена Александровна собиралась в скором времени побывать в Париже, чтобы лично передать А. Ф. Онегину портрет Натальи Николаевны, печать Пушкина и другие фамильные ценности, которые она не доверила Гофману.

Однако неблагоприятные семейные обстоятельства помешали планам Е. А. Розенмайер: Елена Александровна и ее муж навсегда покинули Турцию.

За несколько месяцев до этого внучка поэта писала Гофману, что собирается переехать к своим родственникам в Южную Африку, в их имение близ города Минзенбурга, сообщила ему свой будущий адрес. В апрельском письме к А. Ф. Онегину она сетовала на то, что из-за отсутствия средств Николай Алексеевич и она "не имели возможности выехать до сих пор" в южноафриканское имение английских родственников, где мужу предложили хорошо оплачиваемую службу.

По сей день точно не установлено, куда уехали из Стамбула Розенмайеры^*. Зато хорошо известно, что сделать это их заставила острая нужда, от которой супругам не удалось избавиться и в дальнейшем.

^* (Н. С. Шепелева, ссылаясь на авторитетные английские источники, утверждала, что Е. А. Розенмайер в Южной Африке "жить не могла", потому что там в то время никаких ее родственников не было. Сэр Юлиус Вернер - отец Харолда Вернера, будущего мужа правнучки Пушкина графини Зии (Анастасии Михайловны) де Торби, - в 1871 году отправился в Южную Африку, где вскоре стал крупным владельцем алмазных копей. Разбогатев, Юлиус Вернер возвратился в Англию, в 1903 году купил замок Luton Ноо под Лондоном, где разместил богатейшую коллекцию картин, скульптуры, гобеленов и других произведений искусства. Впоследствии к редкостям замка Зиа Вернер присоединила и свою коллекцию русских работ Фаберже, а после смерти мужа стала владелицей этого уникального замка-музея. После кончины Зии Вернер ее наследники, не желая распылять редкую коллекцию произведений искусства в Luton Ноо, вынуждены были продать Лондонской национальной галерее ценную картину Альбрехта Альтдорфера, чтобы составить капитал, необходимый для содержания замка. Сэр Юлиус Вернер скончался в 1912 году. Ни сам он, ни члены его семьи после 1903 года в Южной Африке не только пе жили, но и не бывали. Поэтому относящееся к 1923 году сообщение Е. А. Розенмайер о намерении переехать из Турции в южноафриканское имение английских родственников до сих пор является загадкой.)

Сергей Борисович Пушкин, праправнук А. С. Пушкина. Фотография 1943-1944 гг.

Весной же 1923 года, в связи с рождением дочери Светланы, положение семьи было особенно трудным. После отъезда внучки Пушкина из Турции ее переговоры с Онегиным прекратились, переписка между ними оборвалась, а вскоре, в 1925 году, Онегин умер.

Сообщение М. Л. Гофмана о том, что у внучки Пушкина находится "самое большое в мире" собрание пушкинских рукописей, что имеющиеся у нее реликвии "ценнее Онегинского музея+весь Пушкинский Дом"^*, естественно, заинтересовало советских пушкинистов. Заинтриговала их и появившаяся в 1925 году за рубежом статья Гофмана "Еще о смерти Пушкина", в которой он писал: "В 1937 году будет опубликован полностью не изданный еще большой дневник Пушкина (в 1100 страниц). Несомненно, что он прольет больший свет на историю дуэли и драму жизни Пушкина, подготовившую эту дуэль; сколько мы знаем, однако, этот дневник еще больше реабилитирует честь его жены, чем все те материалы, которые до сих пор были в распоряжении пушкинистов"^**.

^* (М. Л Гофман - 3. Г. Гринбергу. Письмо без даты.- ИРЛИ, № 29396 б 16.)

^** (Опубликована в Праге в историко-литературном сб. "На чужой стороне". - Цит. по кн.: Фейнберг Илья. Загадочный набросок Пушкина. М., "Правда", 1978, с. 41.)

Вот почему вплоть до 1930 года по инициативе Пушкинского Дома велись поиски Е. А. Розенмайер с целью приобретения у нее вещей и рукописей, в свое время предложенных ею Онегину. Дело это приобрело государственное значение. Совет Народных Комиссаров СССР, изучив подписанную директором Пушкинского Дома академиком С. Ф. Платоновым записку о необходимости начать розыски пушкинских рукописей за рубежом, поручил дипломатическим представителям нашей страны за границей сделать все необходимое для розысков потомков поэта (прежде всего Е. А. Розенмайер) и вообще лиц, которым могут принадлежать неопубликованные произведения и письма Пушкина.

Поскольку "неуловимую" Елену Александровну найти тогда так и не удалось, в сентябре 1930 года "Дело о розыске и покупке рукописей Пушкина за границей" было прекращено.

Таким образом, тайна пушкинского дневника, которая, казалось, начала приоткрываться, так и осталась неразгаданной^*.

^* (В 1970 году в Париже была издана на русском языке книга Сергея Космана "Дневник Пушкина. История одного преступления", явно рассчитанная на сенсацию. В прологе и эпилоге сообщается о загадочном убийстве в Брюсселе в 1940 году, которое, по мысли автора, связано с поисками утраченного дневника Пушкина и, конечно же, объясняется "кознями большевиков". Однако ни детективный сюжет книги, ни излишне пространное (более ста страниц!) описание бесед Космана - мнимых или действительных - с, внучкой Пушкина Софией Николаевной де Торби и ее мужем великим князем Михаилом Михайловичем нисколько не приблизили читателей к разгадке тайны пушкинского дневника. Скорее, наоборот... Об этой книге см.: Коровин В. Что сказали о Пушкине София Николаевна и Михаил Михайлович... - "Вопросы литературы", 1972, № 1, с. 105-118: Марьянов В. Легенда о блудном сыне. - "Наука и религия", 1974, № 2, с. 91.)

Конечно, проще всего согласиться с теми, кто считает, что Елена Александровна "историю с дневником выдумала", что другого дневника Пушкина, кроме опубликованного (полностью) в 1923 году, вообще не было и не могло быть. Однако имеются обстоятельства и факты, с которыми нельзя не считаться.

Борис Борисович Пушкин, праправнук А. С. Пушкина. Фотография 1946 г.

"Она показала Гофману, - пишет И. Л. Фейнберг, - гербовую печать поэта и акварельный портрет Натальи Николаевны Пушкиной, но вслед за тем муж Елены Александровны сказал: "Что касается до неизданного дневника Пушкина, то тут недоразумение: Елена Александровна никогда не собиралась и не собирается никому передавать дневник своего деда""^*.

^* (Фейнберг Илья. Загадочный набросок Пушкина. М., "Правда", 1978, с. 44.)

Это заявление Н. А. Розенмайера заслуживает внимания: во-первых, оно расширяет круг лиц, утверждавших, что дневник Пушкина № 1 существует; во-вторых, подтверждает сообщение самой Елены Александровны (в письмах к Скобелеву и Онегину) о том, что этот дневник в 1920-е годы был у нее.

В отрывках из дневника М. А. Цявловского и Т. Г. Цявловской "Вокруг Пушкина" также содержатся косвенные доказательства того, что загадочный дневник Пушкина у его внучки, кажется, был. Одно из них - записанный в январе 1929 года рассказ академика

Н. А. Котляревского о его беседе с Гофманом, который ехал "из Парижа с письмом от А. Ф. Онегина к внучке поэта - Елене Александровне Пушкиной, чтобы получить от нее ряд рукописей поэта, в том числе огромных размеров дневник, который хранится у нее в сейфе Константинопольского банка".

А в записи от 27 января 1929 года, сообщающей о том, что, "разбирая личный архив Онегина, сотрудники Пушкинского Дома во главе с Измайловым нашли пачку писем Елены Александровны Пушкиной к Онегину", подчеркивается: "Из этих писем выясняется, что у Е. Л. Пушкиной, несомненно, имеются какие-то вещи, связанные с Пушкиным, и рукописи"^*.

^* (Цявловский М. А., Цявловская Т. Г. Вокруг Пушкипа. - "Наука и жизнь", 1971, № 6, с. 67.)

И. Л. Фейнберг считал, что известный дневник Пушкина (№ 2) является беловой частью большого дневника поэта, который охватывал 1830-е годы, включая преддуэльную драму Пушкина. Если согласиться с этой гипотезой, возможна и другая, вполне вероятная версия: потаенный дневник содержал немало смелых до дерзости высказываний Пушкина о царе и его окружении.

Общеизвестно, что не только из этических, но и из политических соображений сын поэта А. А. Пушкин многие десятилетия держал дневник (№ 2) под замком и показывал его лишь очень немногим лицам. Так же могли относиться к неизвестным нам дневниковым записям Пушкина и младшие потомки поэта, особенно те, кто после революции 1917 года оказался за границей.

Хорошо сказал об этом И. Л. Фейнберг. В 1974 году на вопрос интервьюера: "А почему английские потомки Пушкина не опубликуют дневник, если он у них?" - он ответил просто и достаточно убедительно: "Потому, что они единственные люди на свете, которые могут быть заинтересованы в неопубликовании дневника: ведь если внучка Пушкина, дочь Натальи Александровны, вышла замуж за внука Николая I, великого князя Михаила Михайловича, то дети от этого брака - потомки столько же Пушкина, сколько и Николая I"^*. Возможно, именно по этой причине и Елена Александровна столь ревниво оберегала тайну пушкинского дневника, что позже было истолковано некоторыми учеными в ущерб ее репутации.

^* (См.: Аннинский Л. Звучащая проза Пушкипа. - "Наука я жизнь", 1974, № 12, с. 142.)

Обратимся еще раз к дневнику Цявловских. В записи от 19 ноября 1931 года Т. Г. Цявловская сообщает о беседе с Г. П. Георгиевским, тогдашним хранителем рукописного отдела Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина: "Вчера Григорий Петрович говорил мне о том, что если бы что-нибудь принадлежало Александру Александровичу, то перешло бы, конечно, к дочери его, Надежде Александровне - настоятельнице общины, а не и младшей дочери от 2-го брака. Сегодня же он поручился, что и не могло быть ничего у Александра Александровича сверх известного".

Совершенно очевидно, что в приведенном отрывке из записи Цявловской Г. П. Георгиевский никак не мотивирует и то, что сказал "вчера", и то, что заявил "сегодня". Думается, что с равным основанием он мог бы назвать любого из многочисленных детей А. А. Пушкина как возможного обладателя пушкинского дневника после смерти их отца. Почему бы, скажем, не предположить, что фамильные ценности от Александра Александровича перешли к его дочери Анне?! Ведь именно ей передал он печатку Пушкина из дымчатого топаза.

Потомки А. С. Пушкина - участники Великой Отечественной войны (слева направо): О. В. Кологривов, Г. Г. Пушкин, С. Е. Клименко. С. Б. Пушкин, Б. Б. Пушкин, А. В. Кологривов. С картины худ. В. И. Переяславда. 1950-е гг.

В воспоминаниях о Е. А. Розенмайер встречаются довольно нелестные отзывы о ней. Но даже Н. И. Тютчев, директор музея Ф. И. Тютчева в Муранове (под Москвой), родной внук поэта, в беседе с Т. Г. Цявловской назвавший Елену Александровну "неумной, бесцветной", признавал, что она, "конечно, не авантюристка".

О том, что внучка Пушкина не вводила в заблуждение ни Онегина, ни Гофмана, свидетельствует и тот факт, что часть фамильных вещей, о которых Е. А. Розенмайер писала Онегину и другим своим корреспондентам, она впоследствии продала Сергею Лифарю. Об этом он сообщал в книге "Моя зарубежная Пушкиниана", изданной в Париже в 1966 году на русском языке. О том же писал мне из Франции праправнук Пушкина Георгий Михайлович Воронцов-Вельяминов: "Пушкинские реликвии, которые ей удалось вывезти, она распродала. В частности, С. Лифарь купил у нее печать Пушкина, его "пашпорт" для поездки в Бессарабию и другие личные вещи".

По-моему, нет веских оснований полагать, что Е. А. Розенмайер, перечисляя в письмах 1922-1923 годов пушкинские вещи, которые действительно (как выяснилось годы спустя) были тогда у нее, "придумала" несуществующий дневник своего деда. Да и какую цель она могла видеть в подобной мистификации?! Ведь, заведомо обманывая своих адресатов, она не могла рассчитывать на то, что поднимет этим собственный авторитет.

Объективности ради замечу, однако, что далеко не каждая строка писем Елены Александровны к А. Ф. Онегину и М. Л. Гофману заслуживает безусловного доверия. Относиться к ее словам следует без предвзятости, но с известной долей осторожности...

После смерти И. А. Бунина в его архиве была обнаружена интересная заметка писателя о Е. А. Розенмайер. В примечаниях к ней его секретарь, литератор и археолог Л. Ф. Зуров, живший в доме Бунина, сообщает, что в 1941 году Елена Александровна провела на вилле Буниных "Жаннет" в Грассе целый день. "Она была сильно истощена, - пишет Зуров, - после завтрака отдыхала в комнате Веры Николаевны", жены Бунина.

В записке И. А. Бунина говорится: "...передо мной опять было существо, в котором текла кровь человека для нас уже мифического, полубожественного! Она была такая же бездомная, бедная эмигрантка, как все мы, бежавшие из России... добывала в Ницце пропитание тяжким трудом, которым и надорвала себя так, что перенесла две операции. Оплатить вторую операцию, которая свела ее в могилу, у нее уже не хватало средств, - их нужно было добывать как милостыню у добрых людей. И я сделал тут все, что мог, но это уже ее не спасло. Так на моих глазах погибла родная внучка Пушкина".

Известный литературовед А. К. Бабореко, исследователь биографии и творчества И. А. Бунина, писал мне, что Иван Алексеевич познакомился с Е. А. Розенмайер 6 июля 1940 года в Ницце. Ссылаясь на дневниковые записи писателя, а также на "Грасский дневник"^* поэтессы и переводчицы Г. Н. Кузнецовой, которая, как и Зуров, жила в доме Бунина с 1927 года, А. К. Бабореко сообщал, что 12 июня 1941 года Иван Алексеевич "ездил в Ниццу, завтракал с Еленой Александровной", а через два дня "она приезжала в Грасс по приглашению Бунина". О последней встрече внучки Пушкина с Буниным и рассказывал, как упоминалось выше, Л. Ф. Зуров^**. В дневнике И. А. Бунина 7 сентября 1943 года отмечено: "Нынче письмо из Ниццы. Елена Александровна Пушкина... умерла 14 августа... И, может быть, только потому, что по нищете своей таскала тяжести, которые продавала и перепродавала ради того, чтобы не умереть с голоду!"

^* (Издан в Вашингтоне в 1967 г. Частично опубл. в кн.: Литературное наследство, т. 84, кн. 2. М., "Наука", 1973, с. 251-299.)

^** (Л. Ф. Зуров неточно указал дату посещения Буниных Е. А. Розенмайер (15 мая). О приезде Елены Александровны И. А. Бунин сделал запись в тот же день, а именно -14 июня. Неверно сообщил Зуров и год смерти Е. А. Розенмайер.)

По сведениям А. К. Бабореко, Елена Александровна приходилась дальней родственницей Бунину. Ее мать, Мария Александровна, была двоюродной сестрой дворянина Павлова, а "дед Павлова по матери, - записал Бунин, - моряк Ив. Петр. Бунин, брат Анны Петровны Буниной, поэтессы... Дед Павлова по отцу - Ник. Анат. Бунин^*"...

^* (См.: Бабореко А. В потоке событий. Новое о Бунине.- Газ. "Орловский комсомолец", 1974, 7 марта.)

Свидетельства о встречах Бунина с Е. А. Розенмайер показывают, что Иван Алексеевич относился к ней не только с состраданием, но и с уважением. И это заслуживает внимания. Талантливый русский писатель, человек тонкой души, Бунин вряд ли стал бы принимать у себя внучку Пушкина как близкого человека, будь она "неумной, бесцветной" женщиной с сомнительной репутацией...

Разумеется, нет уверенности в том, что дальнейшие поиски пушкинского дневника увенчаются успехом. Но и успокаиваться рано: слишком заманчива, многообещающа надежда найти этот драгоценнейший документ, который дал бы новый, бесценный материал о жизни и творчестве поэта в последние, такие невыносимо трудные для него годы, когда, опутанный цепями интриг, злобы, клеветы, откровенной травли, гений русской поэтической мысли - гордый, непреклонный, одинокий - буквально задыхался в "свинском" Петербурге, вырваться из которого он не мог до самой смерти...

Пусть же сбудутся добрые слова Т. Г. Цявловской: "И. Л. Фейнберг и другие исследователи продолжают и сейчас поиски Дневника № 1. Как было бы приятно, если бы им удалось рассеять наши сомнения!"