Глава IV. Литературный быт Москвы и дом на Старой Басманной

Пушкин В.Л. Вивьен Ж. 1823 Карандаш. Рисунок

Пушкин А.С. Вивьен Ж. 1826. Карандаш. Рисунок

В "Толковом словаре" В. Даля находим:

"Быт м. бытность. Это случилось на нашем быту.//Бытье, житье, род жизни, обычай и обыкновения. Быт крестьянский, дворянский; быт домашний, обиход, хозяйство; быт английский, немецкий, быт нынешний и быт минувший"^*.

^* (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка в 4-х т., т. 1. М., 1956, с. 148.)

Понятия "литературный быт" у В. Даля нет.

Однако в научных работах последних лет это словосочетание встречается или подразумевается там, где речь идет о рукописных сборниках и альбомах, о литературных обществах, кружках и салонах, совместной издательской деятельности литераторов, литературных моделях бытового поведения.

Литературный быт пушкинской эпохи становится сейчас предметом пристального внимания и всестороннего изучения. Об этом свидетельствуют книги и статьи М. И. Гиллельсона, Ю. М. Лотмана, В. Э. Вацуро, других исследователей^*. Быть может, так будет и с нашим временем, потому что съезды писателей, дома творчества, где часто в атмосфере дружеского общения создаются новые произведения; семинары поэтов, прозаиков и драматургов, где эти произведения обсуждаются; творческие вечера, где читатели встречаются с любимыми авторами; пушкинские праздники поэзии, в которых принимают участие не только поэты всех союзных республик, но и многие тысячи почитателей пушкинского гения - все это тоже литературный быт. Но он относится к сегодняшнему дню, и будущие исследователи смогут пользоваться стенограммами выступлений и протоколами заседаний, газетными хрониками и магнитофонными записями, дневниками и письмами.

^* (См.: Гиллельсон М. И. Молодой Пушкин и арзамасское братство. Л., 1974; Л отм ан Ю. М. Декабрист в повседневной жиз- ни. - В сб.: Литературное наследие декабристов. Л., 1975; В а ц у- р о В. Э. "Северные цветы". История альманаха Дельвига - Пушкина. М., 1978; Вацуро В. Э. Литературные альбомы в собрании Пушкинского дома (1750-1840-е годы).- В сб.: Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома. 1977. Л., 1979.)

В XIX веке так же, как и в наше время, люди увлекались любимыми литературными героями и подражали им, читали и переписывали стихи, - а поэты эти стихи писали, встречались друг с другом, спорили и обсуждали литературные новинки. Но никому в голову не приходило все это изучать. Чтобы воспроизвести сегодня живую атмосферу литературной жизни прошлого века, нужно по крупицам собирать разрозненные сведения, рассыпанные по перепискам, дневниковым записям и мемуарам XIX столетия. Нужно просмотреть множество рукописных сборников и альбомов. И еще - перечитать художественные произведения XIX века, потому что литературный быт, не являясь предметом изучения, нередко становится объектом изображения: когда А. С. Пушкин описывал в "Египетских ночах" выступление итальянца-импровизатора, сообщал в "Евгении Онегине" о стихах и рисунках Ленского в альбоме Ольги или рассказывал в "Метели" о Марье Гавриловне, стремящейся построить свою жизнь по канонам романтической повести, то он оставлял нам его свидетельства.

В. Л. Пушкин являл собою часть литературного быта пушкинской Москвы. Он творил этот быт: участвовал во всех литературных развлечениях, присутствовал на всех литературных собраниях, с удовольствием декламировал в гостиных свои и чужие стихотворения, заполнял ими альбомы друзей и знакомых, отзывался на любое событие московской жизни или жизни своих приятелей (не говоря уже о своей собственной) стихами "на случай". Его остроумные экспромты повторялись москвичами; его басни, мадригалы, эпиграммы, послания переписывались в толстые сборники и тоненькие тетрадки; его "Опасный сосед" в многочисленных рукописных копиях ходил по рукам. Об этом мы и попытаемся здесь рассказать.

В пушкинское время книги выпускали мизерными, с сегодняшней точки зрения, тиражами (книгоиздатели говорили так: один завод - это значило 1000 или 1200 экземпляров и два завода - 2000, 2400 экземпляров). Этим отчасти можно объяснить широкое распространение рукописных сборников и в обеих столицах, и в особенности в провинции. Но не только этим. В стремлении переписать стихи из книг, альманахов, журналов сказывалось еще искреннее увлечение поэзией, желание объединить свои любимые стихотворения, создать поэтическую книгу для чтения по своему вкусу.

В. Л. Пушкин занимает в рукописных сборниках XIX века заметное место. Когда перелистываешь фолианты в роскошных кожаных переплетах или же тетради в скромных бумажных обложках, то часто встречаешь его стихотворения. В сборниках конца XVIII - начала XIX века они помещены рядом с баснями Дмитриева, стихотворениями В. В. Капниста, поэмой И. Ф. Богдановича "Душенька". Создания поэтической фантазии Василия Львовича органично входят в мир сентиментальной поэзии, которая привлекала читателей изящными образами, изысканными аллегориями, идеалом счастливой уединенной жизни.

В 30-е годы XIX века стихотворения В. Л. Пушкина также переписывали, но, во-первых, реже, а во-вторых, помещали их уже в ином соседстве - рядом с произведениями А. С. Пушкина, Е. А. Баратынского, А. А. Дельвига, Д. В. Давыдова, Н. М. Языкова. Так, некая С. А. Златодубровская записала в принадлежащей ей тетради, названной "Разные стихи" и помеченной 12 ноября 1832 года, на 64-м листе философское стихотворение Е. А. Баратынского "Дорога жизни", на следующем, 65-м листе - стихотворение А. С. Пушкина "Возрождение", а недалеко от него - басню В. Л. Пушкина "Богач и бедняк", в которой бедняк, истративший последний рубль, чтобы приобрести лотерейный билет, отвечает на упреки богача:

 Винить меня ты волен, 
 Надежду я купил и тем пока доволен*.

^* (Отдел рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, ф. 281, ед. хр. 40, л. 70.)

Не правда ли, неожиданный для нас контекст?

Еще любопытнее встречать стихотворения Василия Львовича на страницах альбомов его современников и современниц (если рукописные сборники стихов встречаются иногда и в наше время, то альбомы стали достоянием истории).

 Конечно, вы не раз видали
 Уездной барышни альбом, 
 Что все подружки измарали
 С конца, с начала и кругом.

Пушкинское описание (его можно отнести и к альбому барышни московской) настолько верно, что когда их смотришь, то кажется, будто они появились уже после того, как были написаны эти строки из "Евгения Онегина": здесь действительно находишь "два сердца, факел и цветки"; здесь много чувствительных записей, которые сегодня часто кажутся смешными; здесь много наивных, беспомощных стихотворений. Впрочем, среди них встречаются не только стихотворения поэтов-дилегантов.

 В такой альбом, мои друзья, 
 Признаться, рад писать и я, -

говорит А. С. Пушкин, сравнивая непритязательные альбомы простодушных уездных барышень и великолепные альбомы светских дам:

 Когда блистательная дама
 Мне свой in-quarto подает, 
 И дрожь и злость меня берет, 
 И шевелится эпиграмма
 Во глубине моей души, 
 А мадригалы им пиши!

 Альбом есть памятник души: 
 Но скромность многого сказать не дозволяет, 
 Пусть прозорливый ум всю тайну разгадает -
 И, что я чувствую, сама ты напиши.

В. Пушкин

Василий Львович был рад писать всем: он спешил украсить мадригалами альбомы молоденьких барышень и светских дам, охотно вписывал свои поэтические творения знакомым и друзьям, никогда не отказывался оставить автограф приятелям-литераторам. И всегда стихотворения Василия Львовича попадали в своеобразный контекст альбомной культуры XIX века. Их окружали пухлые амуры, сердца, розы и незабудки, нарисованные старательной, но неумелой рукой. Иногда же они, напротив, соседствовали с мастерскими рисунками - романтическими итальянскими пейзажами, остроумными карикатурами. Рядом помещались чувствительные сентенции, выписанные из Руссо и Карамзина, стихотворения, оставленные авторами, имена которых нам ни о чем не говорят, и стихотворения поэтов, творчество которых известно нам и любимо нами сегодня. В альбомной поэзии, одним из творцов которой был и Василий Львович, отражалась личность писавшего, его отношения к владельцу, а также история, литература и быт эпохи. В этом плане весьма занимателен альбом П. И. Шаликова, находящийся ныне в Пушкинском доме. Переплетенный в красный сафьян с золотым тиснением, он, правда, заполнен, главным образом, самим хозяином, но его записи чрезвычайно характерны для этого вида поэзии: это стихотворные надписи к портретам Н. М. Карамзина, И. И. Дмитриева, Д. В. Давыдова, эпиграмма на М. Н. Загоскина, мадригал Е. С. Семеновой, стихотворение "К памятнику собачки, принадлежавшей Катерине Владимировне Апраксиной", "Эпитафия коту И. И. Дмитриева". Здесь же - стихотворения П. А. Вяземского и К. Н. Батюшкова^*, обращенные к П. И. Шаликову. И здесь же - автографы В. Л. Пушкина. Вот одно из его стихотворений, примечательное тем, что в нем Василий Львович запечатлел свой литературный автопортрет (еще один):

^* (Любопытно, что К. Н. Батюшков в своем стихотворении цитирует "Опасного соседа":

 Нет нет - в стране иной, 
 Где ввек не повстречаюсь с вами: 
 В пыли, в грязи, на тряской мостовой, 
 В картузе с козырьком, с небритыми усами, 
 Как Пушкина герой, 
 Воспетый им столь сильными стихами.)

 Во всем, любезный князь, я сходствую с тобой! 
 Ты служишь Музам, Аполлону! 
 Амура резвого подвластен ты закону 
 И женщин раб, под час иной. 
 Я те же слабости имею; 
 И в старости хвалить еще красавиц смею, 
 И не страшусь любви оков; 
 На лире я пою в сердечном восхищенье, 
 Не гаснет и теперь мое воображенье, 
 И мне знаком язык богов!*

^* (Пушкинский дом, отд. поступл., № 4786, л. 4.)

В. Л. Пушкин вписывал в альбомы и стихотворения, сочиненные им ранее, и экспромты, которые он создавал тут же, в гостиной, отвечающие сиюминутной ситуации, просьбе, разговору. Вообще Василий Львович бы мастером стихов "на случай", и в этом он также выступал творцом литературного быта своего времени. Московские праздники, торжественные собрания, спектакли запечатлевались в его произведениях. Крестины, именины, свадьбы, похороны - все давало пищу его поэтическому творчеству. Посылка книги, уличная сценка, забавное происшествие - все служило поводом для написания стихотворения. Сегодня, когда мы читаем его стихи "на случай", то перед нами возникает картина жизни в ее мелочах, в отдельных, как правило, узколичных событиях, но интересных для нас и занимательных: без них наше представление о той эпохе, о литературном быте пушкинского времени было бы неполным.

П. А. Вяземский собирается в дорогу. Василий Львович напутствует его своим экспромтом:

 Скажу тебе я на дорогу, 
 Поэт-остряк, теперь одно: 
 Пой, веселись и пей вино, 
 Молись о нас почаще богу, 
 Чтоб мы увиделись с тобой! 
 Ты нужен нам, любезный мой*.

^* (ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 2611, л. 208.)

Жена П. А. Вяземского Вера Федоровна - именинница. Василий Львович из-за подагры приехать на именины не может. Он посылает супругам забавное стихотворение, построенное па игре слов "Вера" и "вера":

 Дидероты и Вольтеры
 Утверждали, что без веры
 Можно нам на свете жить; 
 Ты, мой друг, хоть их читаешь, 
 Но чтишь веру, обожаешь, 
 И всем можешь говорить, 
 Что философов примеры
 Нас к блаженству не ведут. 
 Они часто вздор несут! 
 Твое счастье - жить для Веры*.

^* (ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 2611, л. 186.)

Увидев из окна своего дома, как полицейский арестовывает пьяную бабу, он тотчас пишет маленькое стихотворение в духе "Опасного соседа":

 Что вижу? Страж ночной, могучею рукою
 Схватив дщерь Вакхову, на съезжую помчал. 
 Ни перси нежные, ни щек ее коралл, 
 Ни черные власы - над хладною душою
 Ничто не действует! Он скачет на коне
 И высечет ее, как мнится мне.

Экспромт Василия Львовича сохранил бывший у него в гостях Шаликов. Он же напечатал в 60-м номере "Московских ведомостей" за 1820 год французские стихи В. Л. Пушкина - катрен, поднесенный им певице Каталани на концерте в зале Благородного собрания. Забавно, что Шаликов также написал катрен, посвященный этой "царице пения", и, соревнуясь со своим приятелем, развозил его по московским гостиным. Дмитриев писал по этому поводу 19 сентября 1820 года Вяземскому: "Не знаю, дошли ли до вас их катрены. Вот третий:

 Что Шаликов сказал в газетах Каталани? 
 Что у него язык присох к гортани. 
 Безмолвствовать: вот дань тебе!
 А Пушкин что промолвил ей? 
 Что у него глаза и пара есть ушей"*.  

^* (Старина и новизна, 1898, кн. II, с. 138-139.)

 О баронесса! ради балов, 
 Когда мы все глядим на вас,
 Взгляните на меня хоть раз
 В награду прежних мадригалов.

А. Пушкин

Еще один пример стихов В. Л. Пушкина "на случай". 27 марта 1820 года Василий Львович сообщает Вяземскому:

"Шаховской в Москве, ездит по домам и читает какого-то Пустодома, новую комедию плодовитой своей музы. Третьего дня он читал ее в доме Андрея Семеновича Кологривова; креслы под огромною тушею Гашпара подломились, он упал вверх ногами, панталоны лопнули <...>

Я на этот случай написал следующую эпиграмму:

 Читая Пустодома, 
 Несчастный жребий свой наш 
 Гашпар предузнал, 
 Партера грозного он не дождавшись 
 грома, 
 Осмеянный - упал"*.

^* (ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 2611, лл. 115-115 об.)

Стихотворения Василия Львовича "на случай" сохранились в его письмах и в бумагах его адресатов, но они встречаются также в дневниках и мемуарах его друзей и современников. Так, Вяземский приводит в "Старой записной книжке" стихотворную реплику Василия Львовича на неудачное представление трагедии Вольтера в доме Апраксиных:

 Гусмана видел я, Альзиру и Замора. 
 Умора*.

^* (Вяземский П. А. Старая записная книжка. - Поли. собр. соч., т. VIII, с. 473.)

С. П. Жихарев, ставший впоследствии товарищем В. Л. Пушкина по "Арзамасу", оставляет в своем дневнике 9 октября 1805 года следующую запись:

"Намедни какой-то помещик Перхуров, отставной прапорщик и громогласный толстяк, в великом раздражении на французов кричал в Английском клубе: "Подавай мне этого мошенника Буонапартия! Я его на веревке в клуб приведу". Услышав грозного оратора, Иван Александрович Писарев, только что приехавший из деревни, скромный тихоня, спросил у Василия Львовича Пушкина: не известный ли это какой-нибудь генерал и где он служил? Пушкин отвечал экспромтом:

 Он месяц в гвардии служил
 И сорок лет в отставке жил, 
 Курил табак, 
 Кормил собак, 
 Крестьян сам сек - 
 И вот он в чем провел свой век!

Иван Иванович^* говорит, что Пушкин и не воображает, какая верная и живая биография Перхурова заключается в его экспромте"^**.

^* (И. И. Дмитриев.)

^** (Жихарев С. П. Записки современника. М., 1955, с. 105.)

В том, что стихи Василия Львовича считали нужным записать в дневнике, в том, что их вспоминали спустя много лет, можно усмотреть высокую оценку остроумия московского поэта.

Большой популярностью пользовались не только экспромты В. Л. Пушкина. В московских гостиных читались и обсуждались его буриме - стихи на заданные рифмы (не случайно Л. Н. Толстой упомянул об этом в "Войне и мире" как о характерной черте быта допо- жарной Москвы). В подобной литературной игре Василий Львович не имел себе равных. Правда, иногда не обходилось без курьезов. М. А. Дмитриев, племянник И. И. Дмитриева, рассказал со слов последнего о таком эпизоде:

"Однажды Василий Львович Пушкин, бывший тогда еще молодым автором, привез вечером к Хераскову новые свои стихи. "Какия?" - спросил Херасков. - "Рассуждение о жизни, смерти и любви", - отвечал автор. Херасков приготовился слушать со всем вниманием и с большою важностью. Вдруг начинает Пушкин:

 Чем я начну теперь? - я вижу, что баран
 Нейдет тут ни к чему, где рифма барабан. 
 Вы лучше дайте мне зальцвасеру стакан
 Для подкрепленья сил! Вранье не алкоран и проч.

Херасков чрезвычайно насупился и не мог понять, что это такое! Это были bouts-rimes, стихи на заданные рифмы, которые можно найти в собрании Русских стихотворений, изданных в 1811 году Жуковским. Важный хозяин дома и важный поэт был не совсем доволен этим сюрпризом, а Пушкин очень оробел"^*.

^* (Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1869, с. 30-31.)

Буриме В. Л. Пушкина не понравились не только поэту-классику М. М. Хераскову, но и поэтам-романтикам арзамасцам. Когда он прислал им в Петербург дорожное стихотворение, написанное на заданные рифмы, они сочли его недостойным творца "Опасного соседа", старосты "Арзамаса" и наказали тем, что из "Вот" (арзамасская кличка московского поэта) переименовали в "Вотрушку". Справедливости ради скажем, что для того, чтобы писать буриме, нужны поэтическая находчивость и остроумие, которыми Василий Львович, несомненно, обладал.

 И ножка женщины, конечно, 
 Не хуже головы мужской,
 Набитой спесью, чванством вечно
 И тем не менее пустой

П. Шаликов

В. Л. Пушкин и по своему характеру, веселому и общительному, и по особенностям поэтического дарования всегда был расположен к шутке, к игре. Эти его качества были приняты во внимание, когда его принимали в "Арзамас". Арзамасцы специально для Василия Львовича придумали ритуал, пародирующий обряд вступления в масонскую ложу (а В. Л. Пушкин был еще и масоном). Каждый, кто читал "Войну и мир", помнит церемонию посвящения Пьера Безухова в масоны: его водили по комнатам с завязанными глазами, заставили снять фрак, жилет и левый сапог в знак повиновения, приставляя ему к груди шпагу; Пьер видел гроб с костями, лампаду, зажженную в черепе, малый и большой свет, слушал поучения. Подобным же испытаниям подвергался и Василий Львович, вступающий в "Арзамас". Кроме того, обряд был наполнен литературными аллегориями, остроумными намеками на литературных противников - участников "Беседы любителей русского слова". Арзамасец Ф. Ф. Вигель в своих "Записках" рассказал:

"Его (В. Л. Пушкина.- Н. М.) возвестили, что непосвященные в таинства нашего общества не иначе в него могут быть приняты, как после довольно трудных испытаний, и он согласился подвергнуть им себя. Вяземский успел уверить его, что они совсем не безделица, и что сам он весьма утомился, пройдя через все эти мытарства. Жилище Уварова, просторное и богато убранное, могло одно быть удобным для представления затеваемых комических сцен. Как странствующего в мире сем без цели, нарядили его в хитон с раковинами, надели ему на голову шляпу с широкими полями и дали в руку посох пелерина. В этом наряде, с завязанными глазами, из парадных комнат по задней, узкой и крутой лестнице свели его в нижний этаж, где ожидали его с руками полными хлопушек, которые бросали ему под ноги. Церемония потом начавшаяся продолжалась около часа; то обращались к нему с вопросами, которые тревожили его самолюбие и принуждали морщиться; то вооружали его луком и стрелою, которую он должен был пустить к чучелу с огромным париком и с безобразною маской, имеющую посреди груди написанный на бумаге известный стих Тредьяковского:

 Чудище обло, озорно, грезевно и лаяй.

Сие чудище, повергнутое после выстрела его на пол и им будто побежденное, должно было изображать дурной вкус или Шишкова. Потом заставили его, поддержанного двумя аколитами, пронести на блюде огромного замороженного гуся, а после того... всего не припомню. Между всеми этими проделками члены произносили ему речи назидательные, ободрительные или поздравительные. В заключение из темной комнаты, в которой он находился, в другую длинную, ярко освещенную, отдернулась огненного цвета занавесь, ее скрывавшая, он с торжеством вступил в собрание и сказал речь весьма затейливую и приличную. Когда после я спросил его, не досадовал ли он, не скучал ли он сими продолжительными испытаниями? Совсем нет, отвечал, c'etaient d'aimables allegories^*".

^* (это были приятные аллегории (фр.).)

Ф. Ф. Вигель забыл о некоторых небезынтересных для нас подробностях - их мы находим в "Старой записной книжке" П. А. Вяземского, в записках М. А. Дмитриева, в протоколах "Арзамаса".

Один из моментов шуточного обряда, совершаемого над Василием Львовичем, заключался в том, что его положили на диван и накрыли множеством шуб: это был намек на поэму А. А. Шаховского "Расхищенные шубы".

Василию Львовичу подносили серебряную лохань и рукомойник умыть лицо и руки, объясняя, что это "прообразует" комедию А. А. Шаховского "Липецкие воды".

Речи, обращенные к новому члену "Арзамаса", произносили Светлана (В. А. Жуковский), Резвый Кот (Д. П. Северин), Чу (Д. В. Дашков), Кассандра (Д. Н. Блудов), Асмодей (П. А. Вяземский)^*. Во всех речах были использованы выдержки из сочинений Василия Львовича, направленных против шишковистов; каждый из говоривших непременно старался упомянуть или процитировать "Опасного соседа". Так, обращаясь к В. Л. Пушкину, лежавшему "под сугробом шуб прохладительных", Жуковский восклицал: "И не спасла его Муза, девственная матерь Буянова!"^** Приветствуя нового члена "Арзамаса", выстрелившего в чудище - дурной вкус, Д. П. Северин наставлял его: "Гряди подобно Данту: повинуйся спутнику твоему: рази без милосердия тени Мешковых и Шутовских и помни, что

 Прямой талант везде защитников найдет".

^* (Прозвища членов "Арзамаса" взяты из баллад В. А. Жуковского: Светлана - из "Светланы"; Резвый Кот - из "Пустынника"; Чу - из многих баллад, в которых эта частица часто повторяется; Кассандра - из "Кассандры"; Асмодей - из "Громобоя". )

^** (Арзамас и арзамасские протоколы. Л., 1933, с. 142-143. В последующем арзамасские протоколы цитируются по этому изданию.)

Эту же строку из "Опасного соседа" процитировал и Вяземский, произнося речь "но заключении всех испытаний": "Ты, победивший все испытания, ты, переплывший бурные пучины Липецких вод на плоту, построенном из деревянных стихов угрюмого певца с торжественным флагом, развевающим по воздуху бессмертные слова:

Прямой талант везде защитников найдет".

На следующем заседании арзамасцев было решено "его превосходительство Вот^* произвести в старосты Арзамаса, с приобщением к его титулу двух односложных слов я и вас, так что он впредь будет именоваться Староста Вот я Вас!". В протоколе заседания определялись привилегии старосты:

^* (Прозвище В. Л. Пушкина "Вот" взято из баллады В. А. Жуковского "Светлана".)

"I-е. Голос его в различных прениях имеет силу трубы и приятность флейты: он убеждает, решает, трогает, наказует, осмеивает, пленяет и прочее, и прочее.

II-е. Он первый подписывает протокол и всегда с приличною размашкою.

III-е. Вытребовать у него список известной его проказы с веселою Музою, именуемой Опасный сосед, переписать ее чистым почерком, переплести в бархат и признать ее арзамасскою кормчею книгою.

IV-e. За ужинами арзамасскими жарить для него особенного гуся, оставляя ему на произвол или скушать его всего, или, скушав несколько ломтей, остаток взять с собой на дом. От всех сих гусей отрезываются куски и остаются при бумагах собрания.

V-e. Место его в заседаниях должно быть подле президента, а вне заседания в сердцах у друзей его".

Вигель считал, что избрание В. Л. Пушкина старостой "Арзамаса" было вызвано желанием его друзей (а все они были многими годами его моложе^*) отличить Василия Львовича, оказать ему особый почет и уважение. Это так, но здесь нужно учесть и другое. В Василии Львовиче арзамасцы видели "знаменитого Буяна посреди халдеев, героического баснописца и знаменитого стихотворного посланника". Кроме того, он был человеком, способным объединять, сближать людей, был ценителем и любителем веселой шутки, литературной игры, пародии и в этом плане также как нельзя лучше подходил для роли старосты "Арзамаса" - литературного общества, пародирующего торжественные заседания "Беседы любителей русского слова" и произведения ее участников.

^* (Так, П. А. Вяземский, к которому В. Л. Пушкин питал особенную привязанность, был на двадцать два года его моложе. Посмеиваясь над пристрастием Василия Львовича к молодежи, "Дмитриев говаривал о нем, что он кончит тем, что будет дружен с одними грудными младенцами, потому что чем более стареет, тем все более сближается с новейшими поколениями".)

Кучер и блинник

Москвича В. Л. Пушкина принимали в "Арзамас" в Петербурге, но это событие стало фактом и литературной жизни Москвы, потому что Василий Львович с восторгом рассказывал о нем во всех знакомых московских домах, делая своих слушателей как бы соучастниками этого литературного действа. Когда же за дорожные стихи арзамасцы разжаловали Вота в Вотрушку, в Москве проводилось чрезвычайное собрание московских членов "Арзамаса", на котором Д. В. Дашков произнес речь в защиту старосты. Вслед за тем петербургские арзамасцы на заседании прочитали обращенное к ним послание обиженного Василия Львовича:

 "Я грешен! Видно, мне кибитка не Парнас: 
 Но строг, несправедлив ученый Арзамас.

Хлебник

При этом стихе самолюбие заиграло в сердцах всех членов: сам президент, волнуемый аппетитом и запахом жареной телятины, имел, однако, силу легкой улыбкой изъявить свое удовольствие.

Я слух ваш оскорбил, вы оскорбили друга!

Нет, добрый, милый Староста! Нет, ты нами не оскорблен, ибо мы не имели намерения оскорбить тебя; мы отказались бы охотно от всех проказ и шуток, даже от новых стихов твоих, если бы могли думать, что огорчим твое сердце слишком чувствительное.

 Что прибыли любить! 
 Здесь острое словцо приязни всей дороже, 
 И дружество почти на ненависть похоже.

Прекрасные стихи и, к несчастью, справедливые, но только не в Арзамасе, а в свете.

Нет бурных дней моих на пасмурном закате.

Вот еще стих, достойный арзамасца: он говорит и воображению и сердцу. Но можно ли заметить все хорошие стихи нашего Старосты или записать все одобрительные восклицания членов Арзамасского общества. <...> Наконец, все воскликнули: Очищен наш брат любимый; очищен и достоин снова сиять в Арзамасе: он не Вотрушка; он член: Вот, он Староста: Вот я Вас, пусть он будет <...> Вот я Вас опять!

Так судили арзамасцы под ясными небесами царскосельскими и, решив сие важное дело, заключили заседание громким кликом: "Да здравствует Вот я Вас опять! Беседа трепещи: опять! опять!" И Василий Львович снова ездил по Москве и всем радостно рассказывал об этом новом своем почетном отличии, полученном от "Арзамаса".

Избрание В. Л. Пушкина старостой "Арзамаса" не мешало ему аккуратно посещать заседания Общества любителей российской словесности, читать там свои и чужие стихотворения.

Вид Голицынской больницы

Общество любителей российской словесности было основано в 1811 году при Московском университете с целью "распространять сведения о правилах и образцах здравой словесности и доставить публике обработанные сочинения в стихах и прозе на российском языке, рассмотренные предварительно и прочитанные в собрании". В. Л. Пушкин, как и профессора университета д. Ф. Мерзляков и М. Т. Каченовский, был одним из учредителей общества, но это отнюдь не означает, что он был их единомышленником: в 1816 году членом Общества любителей российской словесности стал К. Н. Батюшков, в 1817 году на его собраниях со своими стихами выступал В. А. Жуковский, и эти собрания в Москве также сделались ареной борьбы шишковистов и карамзинистов. Так, 27 марта 1818 года Василий Львович писал Вяземскому:

Вид бывшего обер-полицмейстерского дома

"Не знаю, дошла ли до тебя весть о том, что происходило в последнем собрании нашего ученого общества? Мерзляков читал письмо какого-то Анонима, возмущающегося против экзаметров, баллад, одним словом ругал нашу Светлану, сколько душе его хотелось. Вот до чего доводит зависть! Господин профессор, забыв, что Жуковский сам присутствует в собрании, вздумал давать ему уроки, и министр просвещения, попечитель университета, И. И. Дмитриев и многие другие были слушателями. На другой день он явился к приятелю нашему с извинением, и тот, по доброте души своей, простил его. - Я страшно был сердит на нового Зоила, и с тех пор еще с ним не встречался"^*.

^* (ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 2611, л. 27 об.)

...Если вы придете на улицу Карла Маркса - бывшую Старую Басманную, то найдите одноэтажный дом, обшитый деревянными досками, с девятью окнами. Здесь, в этом доме под номером 36, который был когда- то нарядным ампирным особняком, жил Василий Львович Пушкин. Внешне его жилище ничем не выделялось среди других домов, в которых селилось дворянство, хотя в Москве были куда более просторные особняки, богато украшенные, с фронтонами и колоннами, с бельведерами и боковыми флигелями, с тенистыми садами за узорными оградами. И убранство комнат Василия Львовича тоже, наверное, ничем существенно не отличалось от того, что можно было увидеть у его современников: стулья и кресла из карельской березы или красного дерева, золоченые бронзовые часы, штофные полосатые обои. И все же дом В. Л. Пушкина (будь то сохранившееся до наших дней здание или же другие особняки, которые занимал он в Басманной части^*) был особенным. Здесь все дышало литературой. Московский поэт жил поэзией, литературными интересами, книгами - в три ряда стояли они на полках его огромной, но худо размещенной, вследствие тесноты дома, библиотеки. И быт Василия Львовича был истинно литературным. Начнем хотя бы с того, что, приглашая своих друзей к обеду или ужину - а он часто собирал их у себя дома, - хозяин писал им записочки непременно в стихах:

^* (По основанным на архивных материалах сведениям, которые нам сообщил С. К. Романюк, В. Л. Пушкин в 1817-1818 гг. нанимал дом у московской купеческой жены В. П. Сокольниковой в Доброслободском переулке Басманной части (д. 13), в 1820-1821 гг.-- у титулярной советницы Е. С. Сокольской в Денисовском переулке Басманной части (д. 12), в 1824-1826 гг. - у титулярной советницы П. В. Кетчер на Старой Басманной улице (д. 36), в 1826-1830 гг. жил в собственном доме на Старой Басманной улице (д. 28), доставшемся ему по завещанию сестры А. Л. Пушкиной в 1825 году. Этот последний дом был оформлен В. Л. Пушкиным дарственной на имя А. Н. Ворожейкиной. )

 В среду кума ожидаю
 И любезнейших гостей; 
 К сердцу вас прижать желаю
 В скромной хижине моей. 
 Позабуду все страданья, 
 И подагру, и беды. 
 Руку, милый! До свиданья! 
 До веселой середы!

После смерти Василия Львовича Шаликов выпустил в 1834 году адресованные ему записочки - это была довольно объемистая книга. Сам В. Л. Пушкин, однако, не придавал им литературного значения и предостерегал в свое время приятеля:

 С тобой беседовать приятно мне стихами. 
 Но, чур, стихов моих в печать не отдавать! 
 К чему холодным людям знать, 
 Что происходит между нами? 
 Мы шутим, друг друга любя, 
 И я пишу лишь только для тебя, 
 Совсем не для судей холодных, 
 Критиковать всегда готовых и способных.

Василий Львович оказался прав. В № 112 "Северной пчелы" за 1834 год появилась язвительная заметка, в которой говорилось, что изданные записки примечательны лишь тем, что "писавший их все жаловался на недостаток Дамского журнала и, по-видимому, большой охотник до цветочного чая, говорил почти в каждой записке что-нибудь о чайнике или самоваре"^*. И. И. Дмитриев, назвав их презрительно "цидулками в стихах", полагал, что П. И. Шаликов оказал покойному поэту плохую услугу: "Содержание каждой одно и то же - постоянное приглашение к обеду. Не знаю, что было побудительною причиною сего издания: дань ли чувствительного сердца, или пример Лафонтенова Медведя"^**.

^* (Северная пчела, 1834, № 112, 19 мая, с. 63.)

^** (Старина и новизна, 1898, кн. 11, с. 179.)

Однако для современных исследователей литературного быта Москвы прошлого века эти записки чрезвычайно интересны, так как за стихотворными приглашениями Василия Львовича к обеду и ужину выступает стиль общения, угадывается характер взаимоотношений литераторов, собиравшихся в доме московского поэта.

 Сегодня у меня литературный ужин; 
 К обеду не зову, а вечером ты нужен. 
 С тобой знакомым быть желает наш барон, 
 И Вяземский готов всем сердцем примириться: 
 Не знает злобы он. 
 А ежели случится, 
 Что будет Полевой, 
 Не убегай его, о кум любезный мой! 
 В моем дому все будет ладно. 
 Откажешь, - будет мне прискорбно и досадно.

 Тщеславие тебя цветами
 Прилежно будет убирать, 
 И много лет пред зеркалами
 Придется потерять.

Л. Дельвиг

Прокомментируем эту записку Василия Львовича к Шаликову. "Наш барон" - барон А. А. Дельвиг. Вяземский "готов всем сердцем примириться" с Шаликовым, потому что между ними существовала неприязнь, вызванная насмешками Петра Андреевича, который в одном из стихотворений начертил такую карикатуру на франтоватого поэта-сентименталиста:

 С собачкой, с посохом, с лорнеткой
 И с миртовой от мошек веткой, 
 На шее с розовым платком, 
 В кармане с парой мадригалов
 И чуть звенящим кошельком
 Пустился бедный наш Вздыхалов
 По свету странствовать пешком*.

^* (Вяземский П. А. Поли. собр. соч., т. III, с. 275.)

Понятно, что для того, чтобы встретиться с Вяземским, Шаликову нужны были уверения Пушкина в том, что его гонитель "не знает злобы".

Что же касается Н. А. Полевого, от которого может, как предполагал Василий Львович, убежать его "любезный кум", то в данном случае нужно вспомнить о кон" куренции и взаимных нападках издателя "Московского телеграфа" - Полевого и издателя "Дамского журнала" - Шаликова.

Характерно, что гостеприимный хозяин готов всех примирить. Он уверен в том, что это вполне осуществимо: "В моем дому все будет ладно".

Гостям Василия Львовича прислуживал уже знакомый нам камердинер Игнатий Хитров. Он сочинял стихи (слуга поэта - поэт - обстоятельство, само по себе достаточно примечательное).

Василий Львович развлекал гостей чтением своих и чужих стихотворений, обсуждал с ними литературные и театральные новинки. О том, насколько его домашний быт был наполнен постоянными разговорами о литературе, свидетельствует чрезвычайно интересный документ - стихотворное послание камердинера Игнатия Хитрова к "поету прекрасному" П. А. Вяземскому.

Отправляя 3 января 1820 года это послание в Варшаву, В. Л. Пушкин сопроводил его таким пояснением:

"Игнатий мой совершенно с ума сошел. Он бредит стихами и написал тебе послание, которое непременно просил меня тебе доставить. Каково оно тебе покажется. Вот печать его ума, и я тебя уверяю, что он теперь думает стоять на равных с лучшими нашими стихотворцами"^*.

^* (ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 5082, л. 89 об.)

Сохраняя орфографию автора, приводим отрывок, где представлена почти вся русская литература конца 10-х годов прошлого века в тех оценках, которые камердинер мог слышать от своего хозяина:

 Дуракам сочинять не нада
 Почтенному Карамзину награда
 А Жуковскому досада
 Хвостов сочиняет
 Поетов и авторов не знает
 Только бумагу марает. 
 А Батюшков его стихи поправляет
 Князь Шаликов по Марьиной роще
 гуляет 
 Красотой своей девушек пленяет. 
 Жена его ничего не знает. 
 А Измайлов над собачкой слезы 
 проливает. 
 Поет Крылов басни сочиняет 
 Всякой его знает. 
 <...> 
 Шаховской комедию писал
 Что ему автор сказал
 Ты комедии пиши
 Людей не смеши*.

^* (ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 5082, лл. 94 об. - 95.)

Конечно, В. Л. Пушкин угощал своих гостей не только литературными разговорами - недаром он гордился своим поваром. Но главным и для него, и для его друзей оставалось все же само общение. "Вяземский утверждает, - писал Василий Львович 16 января 1819 года А. И. Тургеневу, - что у меня за обедом птицы райские и рыбы заморские, но это шутка. Я даю только обеды для тех, кого люблю душевно"^*.

^* (Остафьевский архив князей Вяземских, т. 1, с. 189.)

 Приближься, Вяземский, ко мне! 
 Тебе я счастия желаю; 
 Авось либо в чужой стране Попью с тобой и погуляю; 
 <...> 
 Гусар отважный и поэт, 
 И ты в Москве опять с друзьями! 
 Ты будешь пить чрез сорок лет, 
 А мне качать недолго с вами.

Кроме П. А. Вяземского и гусара-поэта Д. В. Давыдова, в доме В. Л. Пушкина бывали В. А. Жуковский. К. Н. Батюшков, Е. А. Баратынский, А. А. Дельвиг - цвет русской поэзии прошлого века, и можно только удивляться тому, что их встречи у дядюшки великого поэта не привлекли еще специального внимания исследователей.

Разносчик сапог и башмаков

Частыми гостями Василия Львовича были И. И. Дмитриев и П. И. Шаликов; появлялся у него и Н. А. Полевой.

Разносчик бюстов

В одном из писем В. Л. Пушкина к П. А. Вяземскому я прочла:

"На этих днях был у меня Мицкевич, мы говорили о тебе и сожалели, что ты не с нами. Он отправляется в Дрезден, а оттуда в Италию или, может статься, в Париж смотря по обстоятельствам"^*.

^* (ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 2611, л. 168.)

Итак, и великий польский поэт бывал в доме Василия Львовича. И может быть, он читал здесь свои стихи, выступал со знаменитыми импровизациями.

В доме на Старой Басманной бывал и А. С. Пушкин.

Но какие взаимоотношения установились между дядей и племянником? Были ли у них не только родственные, но и творческие связи? И если сегодняшнее представление об этом часто сводится к тому, что Василий Львович отвез своего племянника в Лицей, одним из первых заметил и оценил его литературное дарование, был всегда благожелательным родственником, то можно ли ограничиться этими хрестоматийными сведениями?

До сих пор мы лишь косвенно затрагивали заданные вопросы. Но наша следующая глава посвящена именно им. В ней мы попытаемся увидеть дядю глазами племянника, а племянника - глазами дяди, попробуем объединить эти два плана воедино, скрепив их сюжетным стержнем - жизнью и творчеством А. С. Пушкина. Заканчивая же эту главу, мы приведем отрывок из "Записок" А. А. Кононова, рассказавшего об одном из вечеров 1829 года у В. Л. Пушкина, где присутствовал его племянник:

"Однажды мы сидели в кабинете Василия Львовича: он, Михайло Александрович Салтыков^*, Шаликов и я; отворилась дверь, вошел новый гость, черты лица которого два года тому назад (при встрече в театре) так врезались мне в память и еще более утвердились в ней портретом Кипренского: это был А. С. Пушкин. Поэт обнял дядю, подал руку Салтыкову и Шаликову; Василий Львович назвал ему меня, мы раскланялись. Все сели; начался разговор. Александр Сергеевич рассказывал все, что я после читал в статье его: "Поездка в Арзрум". Между тем князь Шаликов присел к столу и писал; "Недавно был день вашего рождения, Александр Сергеевич, - сказал он поэту. - Я подумал, как никто не воспел такого знаменательного дня и написал вот что". Он подал бумагу Пушкину; тот прочитал, пожал руку автору и положил записку в карман, не делая нас участниками в высказанных ему похвалах"^**.

^* ( М. А. Салтыков - почетный член "Арзамаса", отец жены А. А. Дельвига. )

^** (Библиографические записки, г. II. М., 1859, с. 307.)