1822

24. П. А. Вяземскому

Попандопуло привезет тебе мои стихи. Липранди берется доставить тебе мою прозу - ты, думаю, видел его в Варшаве. Он мне добрый приятель н (верная порука за честь и ум) не любим нашим правительством и, в свою очередь, не любит его. В долгой разлуке нашей одни дурацкие журналы изредка сближали нас друг с другом. Благодарю тебя за все твои сатирические, пророческие и вдохновенные творенья, они прелестны - благодарю за все вообще - бранюсь с тобою за одно послание к Каченовскому; как мог ты сойти в арену вместе с этим хилым кулачным бойцом - ты сбил его с ног, но он облил бесславный твой венок кровью, желчью и сивухой... Как с ним связываться - довольно было с него легкого хлыста, а не сатирической твоей палицы. Ежели я его задел в послании к Ч. - , то это не из ненависти к нему, но чтобы поставить с ним на одном ряду Американца Толстого, которого презирать мудренее. Жуковский меня бесит - что ему понравилось в этом Муре? чопорном подражателе безобразному восточному воображению? Вся "Лалла-рук" не стоит десяти строчек "Тристрама Шанди"; пора ему иметь собственное воображенье и крепостные вымыслы. Но каков Баратынский? Признайся, что он превзойдет и Парни и Батюшкова - если впредь зашагает, как шагал до сих пор, - ведь 23 года счастливцу! Оставим все ему эротическое поприще и кинемся каждый в свою сторону, а то спасенья нет. Кавказский мой пленник кончен - хочу напечатать, да лени много, а денег мало - и меркантильный успех моей прелестницы Людмилы отбивает у меня охоту к изданиям - желаю счастия дяде - я не пишу к нему; потому что опасаюсь журнальных почестей - скоро ли выйдут его творенья? все они вместе не стоят Буянова; а что-то с ним будет в потомстве? Крайне опасаюсь, чтобы двоюродный брат мой не почелся моим сыном - а долго ли до греха. Пиши мне, с кем ты хочешь и как хочешь - стихами или прозой - ей-богу буду отвечать.

Пушкин.

2 январь 1822.

Пишу тебе у Рейна - все тот же он, не изменился, хоть и женился. Начал он тебе было диктовать письмо в своем роде - но заблагорассудил изорвать его. Он тебе кланяется и занят ужасно сургучом.

Орлов велел тебе сказать, что он делает палки сургучные, а палки в дивизии своей уничтожил.

25. Л. С. Пушкину

Сперва хочу с тобою побраниться; как тебе не стыдно, мой милый, писать полурусское, полуфранцузское письмо, ты не московская кузина - во-вторых, письма твои слишком коротки - ты или не хочешь или не можешь мне говорить открыто обо всем - жалею; болтливость братской дружбы была бы мне большим утешением. Представь себе, что до моей пустыни не доходит ни один дружний голос - что друзья мои как нарочно решились оправдать элегическую мою мизантропию - и это состояние несносно. Письмо, где говорил я тебе о Тавриде, не дошло до тебя - это меня бесит - я давал тебе несколько препоручений самых важных в отношении ко мне - черт с ними; постараюсь сам быть у вас на несколько дней - тогда дела пойдут иначе. Ты говоришь, что Гнедич на меня сердит, он прав - я бы должен был к нему прибегнуть с моей новой поэмой - но у меня шла голова кругом - от него не получал я давно никакого известия; Гречу должно было писать - и при сей верной оказии предложил я ему "Пленника". К тому же ни Гнедич со мной, ни я с Гнедичем не будем торговаться и слишком наблюдать каждый свою выгоду, а с Гречем я стал бы бессовестно торговаться, как со всяким брадатым ценителем книжного ума. Спроси у Дельвига, здоров ли он, все ли, слава богу, пьет и кушает - каково нашел мои стихи к нему и пр. О прочих дошли до меня темные известия. Посылаю тебе мои стихи, напечатай их в "Сыне" (без подписи и без ошибок). Если хочешь, вот тебе еще эпиграмма, которую ради Христа не распускай, в ней каждый стих - правда.

Иной имел мою Аглаю...^*

^* (См. т. I.)

Хочешь еще? на Каченовского -

Клеветник без дарованья...^*

^* (См. т. I.)

Покушай, пожалуйста. Прощай, Фока, обнимаю тебя,

твой друг Демьян.

24 генв. 1822.

26. В. Ф. Раевскому

Пришли мне, Раевский, "Histoire de Crimee"^*, книга не моя, и у меня ее требуют. Vale et mihi faveas^**.

^* ("Историю Крыма" (франц.).)

^** (Прощай и люби меня (лат.).)

Пушкин.

27. Н. И. Гнедичу

29 апреля 1822. Кишинев.

Parve (пес invideo) sine me, liber, ibis in urbem, Heu mihi! quo domino non licet ire tuo^*.

^* (Малая книжка моя, без меня (и не завидую) ты отправишься в столицу, куда - увы! - твоему господину закрыта дорога (лат.).)

Не из притворной скромности прибавлю: Vade, sed incultus, qualem decet exulis esse!^* Недостатки этой повести, поэмы или чего вам угодно так явны, что я долго не мог решиться ее напечатать. Поэту возвышенному, просвещенному ценителю поэтов, вам предаю моего "Кавказского пленника"; в награду за присылку прелестной вашей идиллии (о которой мы поговорим на досуге) завещаю вам скучные заботы издания; но дружба ваша меня избаловала. Назовите это стихотворение сказкой, повестию, поэмой или вовсе никак не называйте, издайте его в двух песнях или только в одной, с предисловием или без; отдаю вам его в полное распоряжение. Vale.

^* (Иди, хоть и неказистая с виду, как то подобает изгнанникам (лат.).)

Пушкин.

28. П. А. Катенину

... Я не ..... чести быть поэтом, но эта похвала показалась бы мне не очень лестною.

Я прочел намедни твое письмо к Гречу с большим удовольствием, и во-первых, потому что ты даешь мне знать о себе только через журналы....

29. А. А. Бестужеву

Милостивый государь Александр Александрович,

Давно собирался я напомнить вам о своем существовании. Почитая прелестные ваши дарования и, признаюсь, невольно любя едкость вашей остроты, хотел я связаться с вами на письме, не из одного самолюбия, но также из любви к истине. Вы предупредили меня. Письмо ваше так мило, что невозможно с вами скромничать. Знаю, что ему не совсем бы должно верить, но верю поневоле и благодарю вас, как представителя вкуса и верного стража и покровителя нашей словесности.

Посылаю вам мои бессарабские бредни и желаю, чтоб они вам пригодились. Кланяйтесь от меня цензуре, старинной моей приятельнице; кажется, голубушка еще поумнела. Не понимаю, что могло встревожить ее целомудренность в моих элегических отрывках - однако должно нам настоять из одного честолюбия - отдаю их в полное ваше распоряжение. Предвижу препятствия в напечатании стихов к Овидию, но старушку можно и должно обмануть, ибо она очень глупа - по-видимому, ее настращали моим именем; не называйте меня, а поднесите ей мои стихи под именем кого вам угодно (например, услужливого Плетнева или какого-нибудь нежного путешественника, скитающегося по Тавриде), повторяю вам, она ужасно бестолкова, но, впрочем, довольно сговорчива. Главное дело в том, чтоб имя мое до нее не дошло, и все будет слажено.

С живейшим удовольствием увидел я в письме вашем несколько строк К. Ф. Рылеева, они порука мне в его дружестве и воспоминании. Обнимите его за меня, любезный Александр Александрович, как я вас обниму при нашем свидании.

Пушкин.

21 июня 1822.

Кишинев.

30. Н. И. Гнедичу

Письмо ваше такое существительное, которому не нужно было прилагательного, чтоб меня искренно обрадовать. От сердца благодарю вас за ваше дружеское попечение. Вы избавили меня от больших хлопот, совершенно обеспечив судьбу "Кавказского пленника". Ваши замечания насчет его недостатков совершенно справедливы и слишком снисходительны; но дело сделано. Пожалейте обо мне: живу меж гетов и сарматов; никто не понимает меня. Со мною нет просвещенного Аристарха, пишу как-нибудь, не слыша ни оживительных советов, ни похвал, ни порицаний. Но какова наша цензура? признаюсь, никак не ожидал от нее таких больших успехов в эстетике. Ее критика приносит честь ее вкусу. Принужден с нею согласиться во всем: Небесный пламень слишком обыкновенно; долгий поцелуй поставлено слишком на выдержку (trop hasarde)^*. Его томительную негу вкусила тут она вполне, - дурно, очень дурно - и потому осмеливаюсь заменить этот киргиз-кайсацкий стишок следующими: какой угодно поцелуй разлуки

 Союз любви запечатлел. 
 Рука с рукой, унынья полны, 
 Сошли ко брегу в тишине - 
 И русский в шумной глубине 
 Уже плывет и пенит волны, 
 Уже противных скал достиг, 
 Уже хватается за них. 
 Вдруг и проч. -

^* (слишком смело (франц.).)

С подобострастием предлагаю эти стихи на рассмотрение цензуры - между тем поздравьте ее от моего имени. Конечно, иные скажут, что эстетика не ее дело; что она должна воздавать Кесареве Кесарю, а Гнедичеве Гнедичу, но мало ли что говорят.

Я отвечал Бестужеву и послал ему кое-что. Нельзя ли опять стравить его с Катениным? любопытно бы. Греч рассмешил меня до слез своею сравнительною скромностию. Жуковскому я также писал, а он и в ус не дует. Нельзя ли его расшевелить? Нельзя ли потревожить и Олёнина, если он купил остальные экземпляры "Руслана"? С нетерпением ожидаю "Шильонского узника"; это не чета "Пери" и достойно такого переводчика, каков певец Громобоя и Старушки. Впрочем, мне досадно, что он переводит, и переводит отрывками - иное дело Тасс, Ариост и Гомер, иное дело песни Маттисоыа и уродливые повести Мура. Когда-то говорил он мне о поэме "Родрик" Саувея; попросите его от меня, чтоб он оставил его в покое, несмотря на просьбу одной прелестной дамы. Английская словесность начинает иметь влияние на русскую. Думаю, что оно будет полезнее влияния французской поэзии, робкой и жеманной. Тогда некоторые люди упадут, и посмотрим, где очутится Ив. Ив. Дмитриев с своими чувствами и мыслями, взятыми из Флориана и Легуве. Так-то пророчу я не в своей земле - а между тем не предвижу конца нашей разлуки. Здесь у нас молдованно и тошно; ах, боже мой, что-то с ним делается - судьба его меня беспокоит до крайности - напишите мне об нем, если будете отвечать.

А. Пушкин.

27 июня.

31. П. А. Катенину

Ты упрекаешь меня в забывчивости, мой милый: воля твоя! Для малого числа избранных желаю еще увидеть Петербург. Ты, конечно, в этом числе, но дружба не итальянский глагол piombare, ты ее так же хорошо не понимаешь. Ума не приложу, как ты мог взять на свой счет стих:

И сплетней разбирать игривую затею.

Это простительно всякому другому, а не тебе. Разве ты не знаешь несчастных сплетней, коих я был жертвою, и не твоей ли дружбе (по крайней мере так понимал я тебя) обязан я первым известием об них? Я не читал твоей комедии, никто об ней мне не писал; не знаю, задел ли меня Зельский. Может быть, да, вероятнее - нет. Во всяком случае, не могу сердиться. Если б я имел что-нибудь на сердце, стал ли бы я говорить о тебе наряду с теми, о которых упоминаю? Лица и отношения слишком различны. Если б уж на то решился, написал ли стих столь слабый и неясный, выбрал ли предметом эпиграммы прекрасный перевод комедии, которую почитал я непереводимою? Как дело ни верти, ты все меня обижаешь. Надеюсь, моя радость, что это все минутная туча и что ты любишь меня. Итак, оставим сплетни и поговорим об другом. Ты перевел "Сида"; поздравляю тебя и старого моего Корнеля, "Сид" кажется мне лучшею его трагедиею. Скажи: имел ли ты похвальную смелость оставить пощечину рыцарских веков на жеманной сцене 19-го столетия? Я слыхал, что она неприлична, смешна, ridicule. Ridicule!^* Пощечина, данная рукою гишпанского рыцаря воину, поседевшему под шлемом! ridicule! Боже мой, она должна произвести более ужаса, чем чаша Атреева. Как бы то ни было, надеюсь увидеть эту трагедию зимой, по крайней мере постараюсь. Радуюсь, предвидя, что пощечина должна отяготеть на ланите Толченова или Брянского. Благодарю за подробное донесение, знаю, что долг платежом красен, но non erat his locus...^** Прощай, Эсхил, обнимаю тебя, как поэта и друга...

^* (смешна. Смешна! (франц.))

^** (здесь не место для этого (лат.).)

19 июля.

32. Л. С. Пушкину и О. С. Пушкиной

Ты на меня дуешься, милый; нехорошо. Пиши мне, пожалуйста, и как тебе угодно; хоть на шести языках; ни слова тебе не скажу - мне без тебя скучно - что ты делаешь? в службе ли ты? пора, ей-богу пора. Ты меня в пример не бери - если упустишь время, после будешь тужить - в русской службе должно непременно быть 26 лет полковником, если хочешь быть чем-нибудь, когда-нибудь; следственно, разочти; тебе скажут: учись, служба не пропадет. А я тебе говорю: служи - учение не пропадет. Конечно, я не хочу, чтоб ты был такой же невежда, как В. И. Козлов, да ты и сам не захочешь. Чтение - вот лучшее учение - знаю, что теперь не то у тебя на уме, но все к лучшему.

Скажи мне - вырос ли ты? Я оставил тебя ребенком, найду молодым человеком; скажи, с кем из моих приятелей ты знаком более? что ты делаешь, что ты пишешь? Если увидишь Катенина, уверь его ради Христа, что в послании моем к Чаадаеву нет ни одного слова об нем; вообрази, что он принял на себя стих И сплетней разбирать игривую затею; я получил от него полукислое письмо, он жалуется, что писем от меня не получил, не моя вина. Пиши мне новости литературные; что мой "Руслан"? не продается? не запретила ли его цензура? дай знать... Если же Слёнин купил его, то где же деньги? а мне в них нужда. Каково идет издание Бестужева? читал ли ты мои стихи, ему посланные? что "Пленник"? Радость моя, хочется мне с вами увидеться: мне в Петербурге дела есть. Не знаю, буду ли к вам, а постараюсь. Мне писали, что Батюшков помешался: быть нельзя; уничтожь это вранье. Что Жуковский, и зачем он ко мне не пишет? Бываешь ли ты у Карамзина? Отвечай мне на все вопросы, если можешь, - и поскорее. Пригласи также Дельвига и Баратынского. Что Вильгельм? есть ли об нем известия?

Прощай.

Отцу пишу в деревню.

21 июля.

Ma bonne et chere amie, je n'ai pas besoin de vos lettres pour me rassurer sur votre amitie, mais elles me sont uniquement necessaires comme quelque chose qui vient de vous - je vous embrasse et je vous aime - amusez-vous et mariez-vous^*.

^* (Добрый и милый мой друг, мне не нужно твоих писем, чтобы быть уверенным в твоей дружбе, - они необходимы мне единственно как нечто, от тебя исходящее. Обнимаю тебя и люблю - веселись и выходи замуж (франц.).)

33. П. А. Вяземскому

1 сентября.

Посуди сам, сколько обрадовали меня знакомьте каракулки твоего пера. Почти три года имею про тебя только неверные известия стороною - а здесь не слышу живого слова европейского. Извини меня, если буду говорить с тобою про Толстого, мнение твое мне драгоценно. Ты говоришь, что стихи мои никуда не годятся. Знаю, но мое намерение было не заводить остроумную литературную войну, но резкой обидой отплатить за тайные обиды человека, с которым расстался я приятелем и которого с жаром защищал всякий раз, как представлялся тому случай. Ему показалось забавно сделать из меня неприятеля и смешить на мой счет письмами чердак князя Шаховского, я узнал обо всем, будучи уже сослан, и, почитая мщение одной из первых христианских добродетелей - в бессилии своего бешенства закидал издали Толстого журнальной грязью. Уголовное обвинение, по твоим словам, выходит из пределов поэзии; я не согласен. Куда не досягает меч законов, туда достает бич сатиры. Горацианская сатира, тонкая, легкая и веселая, не устоит против угрюмой злости тяжелого пасквиля. Сам Вольтер это чувствовал. Ты упрекаешь меня в том, что из Кишинева, под эгидою ссылки, печатаю ругательства на человека, живущего в Москве. Но тогда я не сомневался в своем возвращении. Намерение мое было ехать в Москву, где только и могу совершенно очиститься. Столь явное нападение на графа Толстого не есть малодушие. Сказывают, что он написал на меня что-то ужасное. Журналисты должны были принять отзыв человека, обруганного в их журнале. Можно подумать, что я с ними заодно, и это меня бесит. Впрочем, я свое дело сделал и с Толстым на бумаге более связываться не хочу. Я бы мог оправдаться перед тобой сильнее и яснее, но уважаю твои связи с человеком, который так мало на тебя походит.

Каченовский представитель какого-то мнения! voila des mots qui hurlent de se trouver ensemble^*. Мне жаль, что ты не вполне ценишь прелестный талант Баратынского. Он более чем подражатель подражателей, он полон истинной элегической поэзии. "Шильонского узника" еще не читал. То, что видел в "Сыне отечества", прелестно...

^* (Вот слова, которые вопиют, поставленные рядом (франц.).)

 Он на столбе, как вешний цвет, 
 Висел с опущенной главой.

Ты меня слишком огорчил - предположением, что твоя живая поэзия приказала долго жить. Если правда - жила довольно для славы, мало для отчизны. К счастию, не совсем тебе верю, но понимаю тебя. Лета клонят к прозе, и если ты к ней привяжешься не на шутку, то нельзя не поздравить Европейскую Россию. Впрочем, чего тебе дожидаться? неужели тебя пленяет ежемесячная слава Прадтов? Предприми постоянный труд, пиши в тишине самовластия, образуй наш метафизический язык, зарожденный в твоих письмах - а там что бог даст. Люди, которые умеют читать и писать, скоро будут нужны в России, тогда надеюсь с тобою более сблизиться; покамест обнимаю тебя от души.

П.

Посылаю тебе поэму в мистическом роде - я стал придворным.

34. Л. С. Пушкину

4 сентября.

На прошедшей почте (виноват: с Долгоруким) я писал к отцу, а к тебе не успел, а нужно с тобою потолковать кой о чем. Во-первых, о службе. Если б ты пошел в военную - вот мой план, который предлагаю тебе на рассмотрение. В гвардию тебе незачем; служить 4 года юнкером вовсе не забавно. К тому же тебе нужно, чтоб о тебе немножко позабыли. Ты бы определился в какой-нибудь полк корпуса Раевского - скоро был бы ты офицером, а потом тебя перевели бы в гвардию - Раевский или Киселев - оба не откажут. Подумай об этом, да, пожалуйста, не слегка: дело идет о жизни. - Теперь, моя радость, поговорю о себе. Явись от меня к Никите Всеволожскому - и скажи ему, чтоб он ради Христа погодил продавать мои стихотворенья до будущего года - если же они проданы, явись с той же просьбой к покупщику. Ветреность моя и ветреность моих товарищей наделала мне беды. Около 40 билетов розданы - само по себе разумеется, что за них я буду должен заплатить. В послании к Овидию перемени таким образом:

 Ты сам - дивись, Назон, дивись судьбе превратной, 
 Ты, с юных дней презрев волненья жизни ратной, 
 Привыкнув и проч.

Кстати об стихах: то, что я читал из "Шильонского узника", прелесть. С нетерпением ожидаю успеха "Орлеанской (- - -)". Но актеры, актеры! - 5-стопные стихи без рифм требуют совершенно новой декламации. Слышу отсюда драммоторжественный рев Глухорева. Трагедия будет сыграна тоном "Смерти Роллы". Что сделает великолепная Семенова, окруженная так, как она окружена? Господь защити и помилуй - но боюсь. Не забудь уведомить меня об этом и возьми от Жуковского билет для 1-го представления на мое имя. Читал стихи и прозу Кюхельбекера - что за чудак! Только в его голову могла войти жидовская мысль воспевать Грецию, великолепную, классическую, поэтическую Грецию, Грецию, где все дышит мифологией и героизмом, - славяно-русскими стихами, целиком взятыми из Иеремия. Что бы сказал Гомер и Пиндар? - но что говорят Дельвиг и Баратынский? "Ода к Ермолову" лучше, но стих: "Так пел в Суворова влюблен Державин..." слишком уже греческий - стихи к Грибоедову достойны поэта, некогда написавшего: "Страх при звоне меди заставляет народ устрашенный толпами стремиться в храм священный. Зри, боже! число, великий, унылых, тебя просящих, сохранить им - цел труд, многим людям принадлежащий" и проч. Справься об этих стихах у барона Дельвига.

Батюшков прав, что сердится на Плетнева; на его месте я бы с ума сошел со злости - "Б. из Рима" не имеет человеческого смысла, даром что "Новость на Олимпе" очень мила. Вообще мнение мое, что Плетневу приличнее проза, нежели стихи, - он не имеет никакого чувства, никакой живости - слог его бледен, как мертвец. Кланяйся ему от меня (то есть Плетневу - а не его слогу) и уверь его, что он нага Гете.

А. П.

Mon pere a eu une idee lumineuse - с'est celle de m'envoyer des habits - rappelez-la lui de ma part. -^*

^* (Отцу пришла в голову блестящая мысль - прислать мне одежды, напомни ему от меня об этом (франц.).)

Еще слово - скажи Оленину, чтоб он мне присылал Сукина Сына Отечества 2-ю половину года. Может вычесть, что стоит, из своего долга.

Милый мой, у вас пишут, что луч денницы проникал в полдень в темницу Хмельницкого. Это не Хвостов написал - вот что меня огорчило - что делает Дельвиг? чего он смотрит!

35. Я. Н. Толстому

Милый Яков Николаевич, приступаю тотчас к делу. Предложение князя Лобанова льстит моему самолюбию, но требует с моей стороны некоторых изъяснений. Я хотел сперва печатать мелкие свои сочинения по подписке, и было роздано уже около 30 билетов - обстоятельства принудили меня продать свою рукопись Никите Всеволожскому, а самому отступиться от издания - разумеется, что за розданные билеты должен я заплатить, и это первое условие. Во-вторых, признаюсь тебе, что в числе моих стихотворений иные должны быть выключены, многие переправлены, для всех должен быть сделан новый порядок, и потому мне необходимо нужно пересмотреть свою рукопись; третье: в последние три года я написал много нового; благодарность требует, чтоб я все переслал князю Александру, но цензура, цензура!.. Итак, милый друг, подождем еще два, три месяца - как знать, - может быть, к новому году мы свидимся, и тогда дело пойдет на лад. Покамест прими мои сердечные благодаренья; ты один изо всех моих товарищей, минутных друзей минутной младости, вспомнил обо мне кстати или некстати. Два года и шесть месяцев не имею от них никакого известия, никто ни строчки, ни слова.....

 Горишь ли ты, лампада наша, 
 Подруга бдений и пиров? 
 Кипишь ли ты, златая чаша, 
 В руках веселых остряков? 
 Все те же ль вы, друзья веселья, 
 Друзья Киприды и стихов? 
 Часы любви, часы похмелья 
 По-прежнему ль летят на зов 
 Свободы, лени и безделья? 
 В изгнанье скучном, каждый час 
 Горя завистливым желаньем, 
 Я к вам лечу воспоминаньем, 
 Воображаю, вижу вас: 
 Вот он, приют гостеприимный, 
 Приют любви и вольных муз, 
 Где с ними клятвою взаимной 
 Скрепили вечный мы союз, 
 Где дружбы знали мы блаженство, 
 Где в колпаке за круглый стол 
 Садилось милое равенство, 
 Где своенравный произвол 
 Менял бутылки, разговоры, 
 Рассказы, песни шалуна; 
 И разгорались наши споры 
 От искр, и шуток, и вина. 
 Вновь слышу, верные поэты, 
 Ваш очарованный язык... 
 Налейте мне вина кометы, 
 Желай мне здравия, калмык!

Ты пишешь мне о своих стихотвореньях, а я в бессарабской глуши, не получая ни журналов, ни новых книг, не знал об издании книги, которая утешила бы меня в моем уединении. Прости, милый, до свидания - и до послания. Обними наших. Что Всеволожские? что Мансуров? что Барков? что Сосницкие? что Хмельницкий? что Катенин? что Шаховской? что Ежова? что граф Пушкин? что Семеновы? что Завадовский? Что весь Театр?

А. Пушкин.

26 сентября 1822 г.

Кишинев.

Письмо твое, писанное в июле, я получил только вчера.

36. Н. И. Гнедичу

Приехали "Пленники" - и сердечно вас благодарю, милый Николай Иванович. Перемены, требуемые цензурою, послужили в пользу моего; признаюсь, что я думал увидеть знаки роковых ее когтей в других местах и беспокоился - например, если б она переменила стих простите, вольные станицы, то мне было бы жаль. Но слава богу! горький поцелуй прелесть. Ей дней ей-ей не благозвучнее ночей; уповательных мечтаний; упоительных. На домы дождь и град; на долы - вот единственные ошибки, замеченные мною. Александр Пушкин мастерски литографирован, но не знаю, похож ли, примечание издателей очень лестно - не знаю, справедливо ли. Перевод Жуковского est un tour de force^*. Злодей! в бореньях с трудностью силач необычайный! Должно быть Байроном, чтоб выразить с столь страшной истиной первые признаки сумасшествия, а Жуковским, чтоб это перевыразить. Мне кажется, что слог Жуковского в последнее время ужасно возмужал, хотя утратил первоначальную прелесть. Уж он не напишет ни "Светланы", ни "Людмилы", ни прелестных элегий 1-ой части "Спящих дев". Дай бог, чтоб он начал создавать.

^* (представляет собою чудо мастерства (франц.).)

Князь Александр Лобанов предлагает мне напечатать мои мелочи в Париже. Спасите ради Христа; удержите его по крайней мере до моего приезда - а я вынырну и явлюсь к вам. Катенин ко мне писал, не знаю, получил ли мой ответ. Как ваш Петербург поглупел! а побывать там бы нужно. Мне брюхом хочется театра и кой-чего еще. Дельвигу и Баратынскому буду писать. Обнимаю вас от души.

А. Пушкин.

27 сент. Кишинев.

Я писал к брату, чтоб он Слёнина упросил не печатать моего портрета - если на то нужно мое согласие, то я не согласен.

37. Л. С. Пушкину

Vous etes dans l`age ou l`on doit songer a la carriere que l'on doit parcourir; je vous ai dit les raisons pourquoi l'etat militaire me parait preferable a tous les autres. En tout cas votre conduite va decider pour longtemps de votre reputation et peut-etre de votre bonheur.

Vous aurez affaire aux hommes que vous ne connaissez pas encore. Commencez toujours par en penser tout le mal imaginable: vous n'en rabattrez pas de beaucoup. - No les jugez pas par votre coeur, que je crois noble et bon et qui de plus est encore jeune; meprisez les le plus poliment qu'il vous sera possible: s'est le moyen de se tenir en garde contre les petits prejuges et les petites passions qui vont vous froisser a votre entree dans le monde.

Soyez froid avec tout le monde: la familiarite nuit toujours; mais surtout gardez-vous de vous у abandonner avec vos superieurs, quelles que soient leurs avances. Ceux-ci vous depassent bien vite et sont bien aises de vous avilir au moment ou Ton s'y attend le moins.

Point de petits soins, defiez vous de la bienveillance dont vous pouvez etre susceptible: les hommes ne la comprennent pas et la prennent volontiers pour de la bassesse, toujours charmes de juger des autres par eux-memes.

N'acceptez jamais de bienfaits. Un bienfait pour la plupart du temps est une perfidie. - Point de protection, car elle asservit et degrade.

J'aurais voulu vous premunir contre les seductions de l'amitie, mais je n'ai pas le courage de vous endurcir l'ame dans l'age de ses plus douces illusions. Ce que j'ai a vous dire a l'egard des femmes serait parfaitement inutile. Je vous observerai seulement, que moins on aime une femme et plus on est sur de l`аvoir. Mais cette jouissance est digne d'un vieux sapajou du 18 siecle. A l'egard de celle que vous aimerez, je souhaite de tout mon cceur que vous l'ayez.

N'oubliez jamais l'offense volontaire; peu ou point de paroles et ne vengez jamais l'injure par 1'injure.

Si l'etat de votre fortune ou bien les circonstances ne vous permettent pas de briller, ne tachez pas de pallier vos privations, affectez plutot l'exces contraire: le cynisme dans son aprete en impose a la frivolite de l'opinion, au lieu que les petites friponneries de la vanite nous rendent ridicules et meprisables.

N'empruntez jamais, souffrez plutot la misere; croyez qu'elle n'est pas aussi terrible qu'on se la peint et surtout que la certitude ou l`on peut se voir d`etre malhonnete ou d 'etre pris pour tel.

Les principes que je vous propose, je les dois a une douloureuse experience. Puissiez-vous les adopter sans jamais у etre contraint. Ils peuvent vous sauver des jours d'angoisse et de rage. Un jour vous entendrez ma confession; elle pourra couter a ma vanite; mais ce n'est pas ce qui m'arreterait lorsqu'il s'agit de l`interet de votre vie.

(Перевод:

Ты в том возрасте, когда следует подумать о выборе карьеры; я уже изложил тебе причины, по которым военная служба кажется мне предпочтительнее всякой другой. Во всяком случае, твое поведение надолго определит твою репутацию и, быть может, твое благополучие.

Тебе придется иметь дело с людьми, которых ты еще не знаешь. С самого начала думай о них все самое плохое, что только можно вообразить: ты не слишком сильно ошибешься. Не суди о людях по собственному сердцу, которое, я уверен, благородно и отзывчиво и, сверх того, еще молодо; презирай их самым вежливым образом: это - средство оградить себя от мелких предрассудков и мелких страстей, которые будут причинять тебе неприятности при вступлении твоем в свет.

Будь холоден со всеми; фамильярность всегда вредит; особенно же остерегайся допускать ее в обращении с начальниками, как бы они ни были любезны с тобой. Они скоро бросают нас и рады унизить, когда мы меньше всего этого ожидаем.

Не проявляй услужливости и обуздывай сердечное расположение, если оно будет тобой овладевать; люди этого не понимают и охотно принимают за угодливость, ибо всегда рады судить о других по себе.

Никогда не принимай одолжений. Одолжение, чаще всего - предательство. - Избегай покровительства, потому что это порабощает и унижает.

Я хотел бы предостеречь тебя от обольщений дружбы, но у меня не хватает решимости ожесточить тебе душу в пору наиболее сладких иллюзий. То, что я могу сказать тебе о женщинах, было бы совершенно бесполезно. Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею. Однако забава эта достойна старой обезьяны XVIII столетия. Что касается той женщины, которую ты полюбишь, от всего сердца желаю тебе обладать ею.

Никогда не забывай умышленной обиды, - будь немногословен или вовсе смолчи и никогда не отвечай оскорблением на оскорбление.

Если средства или обстоятельства не позволяют тебе блистать, не старайся скрывать лишений; скорее избери другую крайность: цинизм своей резкостью импонирует суетному мнению света, между тем как мелочные ухищрения тщеславия делают человека смешным и достойным презрения.

Никогда не делай долгов; лучше терпи нужду; поверь, она не так ужасна, как кажется, и, во всяком случае, она лучше неизбежности вдруг оказаться бесчестным или прослыть таковым.

Правила, которые я тебе предлагаю, приобретены мною ценой горького опыта. Хорошо, если бы ты мог их усвоить, не будучи к тому вынужден. Они могут избавить тебя от дней тоски и бешенства. Когда-нибудь ты услышишь мою исповедь; она дорого будет стоить моему самолюбию, но меня это не остановит, если дело идет о счастии твоей жизни.)

38. Л. С. Пушкину

Если б ты был у меня под рукой, моя прелесть, то я бы тебе уши выдрал. Зачем ты показал Плетневу письмо мое? в дружеском обращении я предаюсь резким и необдуманным суждениям; они должны оставаться между нами - вся моя ссора с Толстым происходит от нескромности князя Шаховского. Впрочем, послание Плетнева, может быть, первая его пиеса, которая вырвалась от полноты чувства. Оно блещет красотами истинными. Он умел воспользоваться своим выгодным против меня положением; тон его смел и благороден. На будущей почте отвечу ему.

Скажи мне, милый мой, шумит ли мой "Пленник"? A-t-il produit du scandale, пишет мне Orlof, voila l`essen-tiel^*. Надеюсь, что критики не оставят в покое характера Пленника, он для них создан, душа моя; я журналов не получаю, так потрудись, напиши мне их толки - не ради исправления моего, но ради смирения кичливости моей.

^* (Произвел ли он скандал, пишет мне Орлов, вот что существенно (франц.).)

Я карабкаюсь и, может быть, явлюсь у вас. Но не прежде будущего года ...... Жуковскому я писал, он мне не отвечает; министру я писал - он и в ус не дует - о други, Августу мольбы мои несите! но Август смотрит сентябрем... Кстати: получено ли мое послание к Овидию? будет ли напечатано? что Бестужев? жду календаря его. Я бы тебе послал и новые стихи, да лень. Прощай, милый.

А. П.

Окт. 1822. Кишинев.

Друг мой, попроси И. В. Слёнина, чтоб он, за вычетом остального долга, прислал мне два экз. "Людмилы", два экз. "Пленника", один "Шильонского узника", книгу Греча и Цертелева древние стихотворения. Поклонись ему от меня.

39. В. П. Горчакову

Замечания твои, моя радость, очень справедливы и слишком снисходительны - зачем не утопился мой Пленник вслед за Черкешенкой? как человек - он поступил очень благоразумно, но в герое поэмы не благоразумия требуется. - Характер Пленника неудачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения. Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века. Конечно, поэму приличнее было бы назвать "Черкешенкой" - я об этом не подумал.

Черкесы, их обычаи и нравы занимают большую и лучшую часть моей повести; но все это ни с чем не связано и есть истинный hors d'ceuvre^*. Вообще я своей поэмой очень недоволен и почитаю ее гораздо ниже "Руслана" - хоть стихи в ней зрелее. Прощай, моя радость.

^* (нечто добавочное (франц.).)

П.

(На отдельном листке:)

5 стр. Читайте: изгнанной лиры.

 Когда я погибал безвинный, безотрадный 
 И шепот клеветы внимал со всех сторон, 
 Когда кинжал измены хладный, 
 Когда любви тяжелый сон 
 Меня терзали и мертвили, 
 Я близ тебя и проч.

7 стр.

 Как жертву милую, как верный цвет надежд, 
 Я рано скорбь узнал, постигнут был гоненьем; 
 Я жертва клеветы и мстительных невежд; 
 Но, сердце укрепив свободой и терпеньем, 
 Я ждал и проч.

40. П. А. Плетневу

Я долго не отвечал тебе, мой милый Плетнев; собирался отвечать стихами, достойными твоих, но отложил попечения, положение твое против меня слишком выгодно, и ты слишком хорошо, умеючи им воспользовался. Если первый стих твоего послания написан также от души, как и все прочие, то я не раскаиваюсь в минутной моей несправедливости - она доставила неожиданное украшение словесности. Если же ты на меня сердит, то стихи твои, как они ни прелестны, никогда не утешат меня. Ты, конечно б, извинил мои легкомысленные строки, если б знал, как часто бываю подвержен так называемой хандре. В эти минуты я зол на целый свет, и никакая поэзия не шевелит моего сердца. Не подумай, однако, что не умею ценить неоспоримого твоего дарования. Чувство изящного не совсем во мне притупилось - и когда я в совершенной памяти - твоя гармония, поэтическая точность, благородство выражений, стройность, чистота в отделке стихов пленяют меня, как поэзия моих любимцев.

Не вполне подтверждаю то, что писал о твоей Ироиде, но признаюсь - это стихотворение недостойно ни тебя, ни Батюшкова. Многие приняли его за сочинение последнего. Знаю, что с посредственным писателем этого не случится - но Батюшков, не будучи доволен твоей элегией, рассердился на тебя за ошибку других - а я рассердился после Батюшкова.

Извини мое чистосердечие, но оно залог моего к тебе уважения. Sine ira^*, милый певец, по рукам и до свидания.

^* (Без гнева (лат.).)

По письмам моего брата вижу, что он с тобою дружен. Завидую ему и тебе.