Из ранних редакций

27. Н. И. Гнедичу

В самом деле, недостатки этой повести, поэмы или чего вам угодно так явны, что я долго не мог решиться ее напечатать. Простота плана близко подходит к бедности изобретения; описание нравов черкесских, самое сносное место во всей поэме, не связано ни с каким происшествием и есть не что иное, как географическая статья или отчет путешественника. Характер главного лица (а действующих лиц - всего-то их двое) приличен более роману, нежели поэме, - да и что за характер? кого займет изображение молодого человека, потерявшего чувствительность сердца в несчастиях, неизвестных читателю; его бездействие, его равнодушие к дикой жестокости горцев и к юным прелестям кавказской девы могут быть очень естественны - но что тут трогательного - легко было бы оживить рассказ происшествиями, которые сами собою истекали бы из предметов. Черкес, пленивший моего русского, мог быть любовником молодой избавительницы моего героя - вот вам и сцены ревности и отчаянья прерванных свиданий и проч. Мать, отец и брат могли бы иметь каждый свою роль, свой характер - всем этим я пренебрег, во-первых, от лени, во-вторых, что разумные эти размышления пришли мне на ум тогда, как обе части моего Пленника были уже кончены - а сызнова начать не имел я духа.

Те, которые пожурили меня за то, что никак не назвал моего Финна, не нашед ни одного имени собственного, конечно, почтут это за непростительную дерзость - правда, что большей части моих читателей никакой нужды нет до имени и что я не боюсь никакой запутанности в своем рассказе.

Местные краски верпы, но понравятся ли читателям, избалованным поэтическими панорамами Байрона и Вальтера Скотта - я боюсь и напомнить об них своими бледными рисунками - сравнение мне будет убийственно. К счастию, паши аристархи не в состоянии уничтожить меня основательным образом; тяжкие критики их мало меня беспокоят; они столь же безвредны, как и тупы - а шутки плоские и площадные ничуть не смешны и не забавны, как замечает Каченовский свойственным ему слогом.

Вы видите, что отеческая нежность не ослепляет меня насчет "Кавказского пленника", но, признаюсь, люблю его сам, не зная за что; в нем есть стихи моего сердца. Черкешенка моя мне мила, любовь ее трогает душу. Прелестная быль о Пигмалионе, обнимающем холодный мрамор, нравилась пламенному воображению Руссо. Поэту возвышенному, просвещенному ценителю поэтов, вам предаю моего "Кавказского пленника" - примите его под свое покровительство; в награду за присылку прелестной вашей идиллии, достойной чистой музы древности (о которой мы поговорим на досуге), завещаю вам скучные заботы нового издания. Дружба ваша меня избаловала. Несколько строк пера вашего вместо предисловия - и успех моей повести будет уже надежнее: бросьте в ручей одну веточку из ваших лавров, муравей не утонет. Впрочем, назовите моего "Пленника" сказкой, повестию, поэмой, или вовсе не назовите, издайте ее в двух книгах, частях или песнях, или только в одной - отдаю его в полное ваше распоряжение.

Есть у меня еще отрывок, стихов 200. Прислать мне вам его для физического наполнения книги?

56. Из письма к П. А. Вяземскому

Перечитывая твои письма и статьи, меня берет охота спорить. Говоря об романтизме, ты где-то пишешь, что даже стихи со времени революции носят новый образ, - и упоминаешь об Андре Шенье. Никто более меня не уважает, не любит этого поэта, но он истинный грек, из классиков классик. С'est un imitateur savant et inspire^*. От него так и пышет Феокритом и Анфологиею. Он освобожден от итальянских concetti^** и от французских aнтиtheses, но романтизма в нем нет еще ни капли. Парни - древний, Millevoye ни то ни се, но хорош только в мелочах элегических. Первые думы Ламартина в своем роде едва ли не лучше "Дум" Рылеева, последние прочел я недавно и еще не опомнился - так он вдруг вырос. La Vigne школьник Вольтера - и бьется в старых сетях Аристотеля - романтизма нет еще во Франции. А он-то и возродит умершую поэзию - помни мое слово - первый поэтический гений в отечестве Буало ударится в такую бешеную свободу, что что твои немцы. Покамест во Франции поэтов менее, чем у нас. О Дмитриеве спорить с тобою не стану, хоть все его басни не стоят одной хорошей басни Крыловой, все его сатиры - одного из твоих посланий, а все прочее первого стихотворения Жуковского. Ермак такая дрянь, что мочи нет, сказки писаны в дурном роде, холодны и растянуты - по мне, Дмитриев ниже Нелединского и стократ ниже стихотворца Карамзина - любопытно видеть его жизнь не для него, а для тебя.

^* (Это подражатель мудрый и вдохновенный (франц.).)

^** (изощренной игры словами и понятиями (итал.).)

Хорош poete de notre civilisation!^* Хороша и наша civilisation! Грустно мне видеть, что все у нас клонится бог знает куда - ты один бы мог прикрикнуть налево и паправо, порастрясти старые репутации, приструнить новые и показать нам путь истины, а ты покровительствуешь старому вралю, не (- - -) нами, - и, что всего хуже, бросил поэзию, - этого я переварить не в силах.

^* (поэт нашей цивилизации (франц.).)

93. Из письма к В. А. Жуковскому

Вспыльчивость отца и раздражительность его мешали мне с ним откровенно изъясниться. Он плакал; жалея его, не желая видеть его слезы, я решился молчать... Ежели объявят правительству, что я поднял руку на отца, посуди, как там обрадуются. Мать согласна была с отцом, теперь она говорит: да он осмелился, говоря с отцом, непристойно размахивать руками - дело - да он убил его словами - это calembour^* и только. Мать меня обняла, говоря: que deviendraisje, si tu es a la forteresse^**. Я показывал ям письмо мое к тебе. Отец говорит: экой дурак, в чем оправдывается? Да он бы еще меня прибил... зачем же было обвинять в злодействе несбыточном? - шутка пахнет палачом и каторгой. Стыжусь, что доселе не имею духа исполнить пророческую весть, которая разнеслась недавно обо мне, и еще не застрелился. Глупо час от часу далее вязнуть в жизненной грязи.

^* (каламбур (франц.).)

^** (что со мной станется, если тебя посадят в крепость? (франц.))

149. Из письма к И. И. Раевскому-сыну

La vraisemblance de situation et la verite du dialogue - voila la veritable regie de la tragedie. Shakespeare a saisi les passions; Goethe le coutume... Chaque homme aime, hait, s'attriste, se rejouit - mais chacun a sa maniere - et ladessus lisez Shakespeare... Voyez le Haineux de Byron (ha pagato), cette monotonie, cette affectation de laconisme... De la cette gene et cette timidite de dialogue. Lisez Shakespeare, c'est mon refrain...

(Перевод:

Правдоподобие положений и правдивость диалога - вот истинное правило трагедии. Шекспир понял страсти; Гете - нравы... Каждый человек любит, ненавидит, печалится, радуется - но каждый на свой лад - почитайте-ка Шекспира... Вспомните Озлобленного у Байрона (ha pagato) - это однообразие, этот подчеркнутый лаконизм... Отсюда эта принужденность и робость диалога. Читайте Шекспира - это мой постоянный припев...)

263. Из письма к П. А. Вяземскому

Алексей Полторацкий сболтнул в Твери, что я шпион, получаю за то 2500 в месяц (которые очень бы мне пригодились благодаря крепсу), и ко мне уже являются троюродные братцы за местами и за милостями царскими.